Трилистник

      Небо затянуло плотными тучами, белёсый туман опустился на холмы. Каждое утро теперь начиналось со звука бьющих по крыше капель и говора ручьёв, которые торопливо стремились в низину. В редкие минуты тишины, когда тучи редели и сквозь них проглядывало светлое небо, робкие лучи солнца ластились к умытой посвежевшей природе, отражаясь от мокрых листьев сотнями огоньков. Такие мгновения быстро сменялись долгими тёплыми ливнями, которые прокатывались по округе, своим размеренным шумом вводя жителей в состояние раздумья, — и снова выходило приветливое солнце. Начался сезон дождей.       Мысли о Чане Феликс старался отгонять — только какое-то внутреннее чутьё напоминало ему о том, что тот не показывается уже пять дней. Вообще, он не обязан был приходить в Резиденцию, и Ликс это понимал, но каждый раз после подобных мыслей перед глазам вставала картинка улыбающегося целителя, который восторженно рассматривал растения Сада. И столько жизненной силы было в таком воодушевлённом Чане, что Феликс был уверен: если бы он захотел, он бы нашёл способ пробраться в обитель Жрецов. Но полный любопытства целитель не показывался в Саду, и сердце Ликса тоскливо тянуло, словно от предчувствия надвигающейся грозы. Однако грозы не было: дождь лил сплошным потоком, но посеревшее небо не мучилось в огне лихорадочных молний и не кипело отзвуками затаившегося вдалеке грома.       Зато Чан приходил во снах. Феликсу, вообще, обычно редко что-то снилось — только возникали видения о ближайшем будущем или налетал ворох воспоминаний о жизни под родительским крылом, — а тут являлся и являлся этот странный целитель! Он смотрел на Феликса всё с тем же мягко-грустным выражением лица или что-то тихо рассказывал, но слова, почему-то, не складывались в буквы — просто лились мерной волной. Изредка Чан оживлялся, и тогда его губы трогала застенчивая улыбка, которая неизменно касалась своим уголком щеки, тут же расцветавшей милой ямочкой.       Эта ямочка… Она пролегала по коже простым глубоким изгибом, но было в ней что-то такое, от чего Ликс просыпался ночью и до рассветного зарева не мог уснуть. Феликсу иногда казалось, что злой дух завладел его душой и приворожил его к новому знакомому, потому что не мог он за несколько часов так прикипеть к Чану сердцем.       «Не мог же?», — задавался Ликс мучавшим его вопросом и прикрывал глаза, умоляя Ночь послать ему сон.       От необъяснимой тревоги спасали обязанности, количество которых в последние дни возросло: люди, обеспокоенные тем, что мутные потоки размывают дороги, старались успеть с прошениями до пика ливней. Феликс проводил один обряд за другим, а между тем его самого ждал Ритуал Очищения, который должен был избавить его от тёмных мыслей, клубившихся глубоко внутри. — Дождь поможет тебе обрести спокойствие, — сказал Ликсу Главный старейшина, когда тот поделился с ним ощущением непонятного томления. — Природа любит тебя: она уймёт тревогу и укажет Путь. Ты только вверь ей своё сердце.       Феликс вышел от старца спокойным: умиротворение разливалось под рёбрами, заземляя, давая надежду на скорый благой исход всего, что так мучило его в последнее время. Он задержался под навесом, укрывавшим переход между Храмом и обителью Жрецов, и протянул руку к каплям, которые срывались с кромки ребристой крыши и разбивались о светлые каменные плиты под ногами. Дождь снова слегка утих, и теперь только брызгался мелким прозрачным бисером и ворчал, скатываясь струями по водостокам.       Ликс прикрыл глаза и позволил влаге касаться его ладони. В голове, почему-то, тут же всплыл вчерашний разговор с Чонином, который распознал тоскливое настроение Феликса и вечером сам пришёл в его покои. — Он вернётся, я знаю. Я чувствую! — с жаром проговорил Чонин, сжав ладонь Ликса пальцами и смотря на него со всей серьёзностью. — Кто, Нинни? — спросил Феликс, невольно подавшись вперёд: он уже знал, о ком пойдёт речь. — Чан, — почему-то, шёпотом ответил Чонин. — Почему ты думаешь, что я из-за него… — Не знаю! — воскликнул младший, заглядывая Феликсу в глаза — будто хотел убедиться в том, что друг его услышал. — Я вообще ничего не понимаю! Просто чувствую — и всё.       Ликс откинулся на подушки и взглянул на яркое лезвие рождавшейся Луны. Он должен был верить Чонину: тот, будучи Жрецом самого таинственного светила, обладал чуткой душой, которую его небесная покровительница одаривала важными предчувствиями. — А если всё-таки нет?.. — пробормотал Феликс, цепляя пальцами шелковистые пряди своих волос. — Что если с ним что-то случилось и я больше никогда…       Он замолк, впившись в Чонина взглядом, боясь мысли, которая встревоженной птахой забилась внутри. — Что если он вернётся… когда уже будет поздно? Когда я исчезну в Успокоении?       Феликс быстро-быстро заморгал, прогоняя из памяти выражение чонинова лица, которое запомнилось ярче всего. Он смотрел изумлённо, беспокойство и глубокое сожаление изломали черты его лица, будто Чонин винил себя в том, что не может повлиять на судьбу названного брата.       Феликс одёрнул руку, спасая пальцы от хлёстких струй усилившегося дождя. Он с самого детства честно старался трудиться на благо Храма и всем сердцем отдаваться служению Духам, но, сколько бы он себя ни обманывал, сколько бы ни задавливал в душе росток сомнений, сейчас томительная мысль вырвалась наружу без сопротивления: он не хотел становиться Верховным Жрецом.

☘️

       В честь важной для Главного Жреца миссии уже с вечера по всей Резиденции зажгли крохотные светло-голубые огоньки, которые парили в воздухе или растекались мерцающим светом по лампадам. Холм, на котором находился Храм, утонул в мягком свечении, и жители города, через который проходил путь к горному Святилищу, тоже вышли проводить своего Жреца. Они толпились по обе стороны от главной дороги, держа в руках крохотные лампадки, и даже мелкий дождь не останавливал их. Но ощущение всеобщего торжественного трепета не проникало в душу Феликса: ему море колыхающихся огоньков скорее напоминало Погребальное шествие.       Он окинул взглядом отдалявшийся холм, на котором провёл большую часть своей жизни, и снова вернулся к сменявшим друг друга деревьям. Он в последний раз проезжал по этой дороге таким — беспокоящимся о своей жизни юношей по имени Феликс, — а вернуться должен был совсем другим человеком. Таким, который будет достоин взять на себя роль Верховного Жреца.       Путь был недолгим: за несколько часов Феликса должны были довезти до цепочки Мрачных холмов, а потом ему предстояло самостоятельно взобраться на вершину — туда, где ждал его огонь Святилища.       Ликс снова чувствовал непонятную тревогу от мысли, что ему в одиночку придётся преодолеть длинный, наверняка небезопасный путь, но уже после первой деревянной арки, о которую с лёгким перезвоном бились ветровики, волнение отпустило его.       Дорожка, убегавшая в глубь леса поперечными деревянными брусками, то пропадала из вида в овражках, то превращалась в крепкие ступени и поднималась выше. Было видно, что это место расцветало в чьих-то заботливых руках.       Но больше всего Феликса поразили светлячки. Да, они были и в Ритуальном Саду, но здесь крошечные бабочки мерцали нежно-сиреневым светом, погружая лес в всполохи лавандовых огней. Они не боялись воды, они не улетали от ладоней одинокого путника и даже с каким-то упорством путались в его волосах. Ликс шёл, шёл, наблюдая за юркими зверьками, слушая, как капли недавно прошедшего дождя срываются с ветвей, и чувствовал, как сердце постепенно обволакивает лёгкий туман умиротворения. Наверное, он всё-таки был на своём месте, раз сердце трепетно отзывалось на близость к обители Духов.       На вершину он поднялся довольно быстро, но усталость всё равно билась в ногах дрожью, потому Феликс был рад увидеть аккуратный домик, окружённый невысоким забором. Он стоял на поляне, блестящий умытой дождём круглой крышей, на которую тёмными пятнами налипли листья, и ветер, вдруг налетевший со стороны Феликса, подхватил стайку светлячков и погнал её дальше, к небольшой купальне в левой части двора и Святилищу, покоившемуся в пещере.       «Как хорошо… — зачарованно думал Феликс, осматривая место, в котором ему предстояло пробыть ближайшие несколько дней. — Жить бы и жить здесь вечно…»       Он набрал в пристройке охапку хвороста и несколько поленьев, чтобы разжечь печурку в доме. День был тёплым, но вымокшую обувь хотелось просушить. Ликс пристроил её у разогретых камней печки, а сам надел бамбуковые сандалии и пошёл в купальню.       Большой чан был доверху наполнен водой, и Феликс, заглянувший в него, чтобы оценить глубину, замер, увидев своё отражение.       Он был красивым. Он был очень красивым. Лицо, в честь важного дня выбеленное пудрой из коры светлого дерева, оттенялось подведёнными глазами. Длинные лоснящиеся волосы, подвязанные широкой бежевой лентой, падали на плечи и терялись в складках зелёного одеяния. Такие юноши, если им повезло родиться в богатой семье, слыли завидными женихами.       Феликс помотал головой. Только не снова, только не сейчас, когда душа хоть немного перестала болеть!       К вечеру дождь снова усилился. Сумрак, и так витавший между деревьями, сгустился, а низкие тучи явно не собирались быстро редеть. Феликса отправили в Святилище в самый пик дождей, чтобы он мог сосредоточиться на общении с Духами и меньше думал о возвращении домой. И он, проведя несколько вечерних часов в пещерке, которая озарялась светом магических лампад, пришёл к мысли, что даже неплохо, что из-за ливней Ритуал Очищения растянется на несколько дней.       Ночью его разбудил тонкий аромат. Свежий, нежный, чистый, он лился по лесу и звал за собой. Феликс, набросив на ночную рубаху накидку из тёплой ткани, вышел на крыльцо и прислушался. Вдалеке перекликались птицы, светлячки по-прежнему парили в воздухе, на взгорке справа журчал в расщелине ручей. Ночной мир жил своей жизнью и, кажется, приглашал Жреца разделить с ним полуночное торжество.       Ликс взял широкий зонт и, ступив под струи разыгравшегося дождя, пошёл на робкий запах, который раздавался откуда-то со стороны Святилища. Он миновал пещерку, завернул за крутой скалистый подъём и замер. В лунном серебре, переливаясь на большой поляне, цвёл ликорис. Он качал изящными светлыми головами, радуясь тёплому ветру и каплям небесных слёз, под которыми наконец-то смог раскрыться.       Феликс ускорил шаг и почти упал в белое облако цветов. Он вдыхал, вдыхал, вдыхал их аромат, который заставлял лёгкий смех пробиваться наружу, касался щеками нежных лепестков и, почему-то, чувствовал себя счастливым. Как будто ликорис напоминал ему о ком-то далёком, но таком тёплом, которого он успел забы…       Чан. Точно, Чан! Они будоражили воспоминания о человеке, пригретом его глупым сердцем, всколыхнувшем в душе Феликса чувства, на которые, как он думал, никогда не был способен! О человеке, подарившем так много, но в один миг исчезнувшем из жизни молодого Жреца.       Ликс отпрянул от цветков, оглянулся на Святилище и поднялся на ноги. Долг звал его, и он был неумолим. От рождения нового Верховного Жреца зависело благополучие жителей всей страны, и Феликс знал, что никогда бы не подверг своих людей опасности. На поляну с ликорисом он больше не приходил.       Самые сильные дожди продлились три дня, а на четвёртый, когда резкие прозрачные струи сменились задумчиво бьющими о крышу каплями, Феликс заметил в своём саду красцию. Большая белая птица с пышным сиреневым хвостом, которая в сезон дождей пряталась, чтобы не испортить нежные перья, вернулась, и это означало одно: время, которое было отведено Феликсу на погружение в себя, истекло.       Ликс собрал свои вещи в плотный кусок ткани и, перекинув его через плечо, отправился в обратный путь. Лес ещё посвежел: кое-где из-под земли показались юные нежные ростки, а в овражках между деревьями скопившаяся вода отражала посветлевшее небо.       На душе было тихо. Переживания и обиды больше не тревожили сердце Феликса, и он всё больше думал о том, что нашептали ему Духи в Святилище. Что он сможет выдержать светлый Путь к ним и станет надёжным посредником между волей божеств и людьми. А ещё он наконец-то принесёт стране, мучившейся набегами с Мёртвых Степей, спокойствие.       Когда повозка, отправленная чуткими старейшинами к подножью холма, въехала в город и на горизонте показался Храм, Феликс впервые взглянул на него отстранённо. Он жил в нём с ранних лет, но не был ли Храм лишь временный пристанищем для пылкой души Ликса? Он пронёс через жизнь боль от воспоминаний о родных, познал множество лишений, пока не добился успехов в жреческом деле, а теперь можно было, наконец-то, оставить этот этап в прошлом и пойти навстречу более высокой цели.       Жители города, завидев повозку, снова высыпали на улицы и бросали на дорогу цветы, собранные, видимо, специально для приветствия Жреца. Феликс невольно улыбнулся, заметив мальчугана, который тянул к нему маленькие ладошки, сжимающие мелкие жёлтые цветочки. Хотя бы ради искренних улыбок таких чистых, не поковерканных судьбой детей нужно было дойти до конца.       Едва прибыв в Резиденцию, Феликс поспешил в Залу старейшин, чтобы поделиться со старцем полученными откровениями и мыслями о том, что он готов. По дороге ему встречались друзья-жрецы, которые одаривали его мягкой улыбкой, издалека помахал рукой Чонин, который, почему-то, выглядел ужасно довольным и явно куда-то спешил.       «Обязательно всё у него узнаю, — подумал Феликс. — Это точно Сынмин!» — Доброго Солнечного дня, отец, — проговорил он, толкнув двери Залы, и радостные известия, которые Ликс так хотел разделить со старейшиной, застыли в горле.       Рядом со старцем сидел Чан. Он внимательно слушал его неторопливый рассказ, и солнечные лучи, ещё не успевшие покинуть Залу, бегали по его шелковистым волосам. Услышав приветствие, целитель поднял голову, и вся уверенность, которую Феликс с зубовным скрежетом копил последние дни, рухнула к его ногам и рассыпалась в прах.       Чан улыбался так, будто встретил давнего друга, и Ликс отвёл взгляд, чтобы не скользнуть левее, туда, где на щеке… Нет. Больше никаких.       Феликс подошёл к старейшине, в знак уважения поцеловал тыльную сторону его ладони и попросил дать ему день отдыха, пообещав, что позже они обязательно обо всём поговорят. Он изо всех сил старался отгородиться от тёплых волн чановой души, которая искрилась неподдельным восторгом, и даже не смотрел на него.       «Почему он такой? — изнывал Ликс. — Уходит, когда хочет, приходит, когда хочет!.. Нет, пусть ищет себе другого друга. Я не хочу с ним больше знаться».       Феликс притворил за собой двери и направился в покои. Злость всё плотнее опутывала его конечности, стискивала грудную клетку, заставляла распахнуть ближайшее окно и в самых нелестных выражениях высказать Саду всё, что он думает о Чане. — Главный Жрец, подождите!       «Ну нет, нет!» — мысленно завопил Феликс и со всей серьёзностью дёрнул на себя створки высокого окна.       Ветер влетел внутрь, растрепав тщательно уложенные пряди и взметнув воздушное одеяние, которое плавно и легко опустилось к полу в наступившей внезапно тишине. Воздух искрился пылинками, взбудораженными потоком воздуха, который вдруг присмирел у ног своего Жреца ласковым котёнком. И среди этого мерцающего безобразия стоял Чан, который улыбался виновато и непонимающе, склонив набок голову и щуря глаза. Феликс только сейчас разглядел на его лице свежий шрам, который, к счастью, задел только веки, бровь и край щеки; который он не заметил в Зале старейшин, потому что так и не решился посмотреть Чану в глаза. — Почему вы убегаете? — спросил целитель, подходя ближе — гораздо ближе, чем разрешалось тем, кто не был обитателем Храма. Но Чана, похоже, мало волновали условности.       Феликс продолжал смотреть на него, будто не мог поверить, что Чан стоит перед ним — живой, здоровый и даже неловко кусающий губы. Ожидал ли он встретить его снова? Кто знает. Хотел ли он этого? Конечно, нет. Потому что понимал, что один взгляд на пронизанное добротой лицо Чана снова перевернёт всё внутри. — Ну так… почему? — повторил он вопрос, и Ликс отмер, поняв, что несколько минут бесстыдно разглядывал чужое лицо. — Я не… У меня просто очень много дел, — выпалил Феликс и зло взгляделся в его глаза.       Чан сощурился и снова заулыбался. — Да-а-а? А мне показалось, в Зале вы просили старейшину именно о том, чтобы вас от этих дел освободили.       Ликс нахмурился, чувствуя, что не может совладать с проступающим румянцем. — А что, у меня не может быть личных дел? — он скрестил руки на груди и горделиво откинул голову. — А вот ты бы лучше поспешил туда, где пропадал столько времени, что я… — он прикусил язык, поняв, что сболтнул лишнего и упрямо перевёл взгляд на деревья, золотившиеся на солнце за окном. — Так вот оно что! — воскликнул Чан и рассмеялся. — Вы не от меня убегали, а мыслей, которые я посеял в вашей голове!       Он опёрся о стену и прикрыл рот ладонью, снова разразившись довольным смехом. — Ничего подобного! — выкрикнул Ликс, радуясь, что все работники и Жрецы ушли на утренний Ритуал Благословения и коридор был пуст. — Как ты можешь обвинять меня в несдержанности мыслей и чувств? Ты, вообще, помнишь, что я не последний человек в Храме? — Но ведь вы злитесь! — хихикнул Чан, наконец-то отнял от лица ладони, и Феликс поймал себя на мысли, что с замершим сердцем ждал этого момента, потому что там, под чановыми пальцами… О Духи, снова она!.. Это трогательная ямочка, по которой он, на самом деле, так сильно скучал!       Феликс даже сначала забыл, что Чан что-то сказал ему, но потом, вникнув в смысл его слов, потерял всякое терпение. Правда, в его случае гнев выражался в стиснутых челюстях, отхлынувшей от лица краске и горящих злостью глаза. — Я? Злюсь? Это я-то? — он проговорил это низко, угрожающе — так, что любой служитель Храма затрепетал бы от страха, но Чан смотрел на него с искристой ухмылкой. — Вы, Жрец, вы, — ответил он и снова хохотнул. — Вы злитесь, потому что я пропал и заставил вас волноваться, постоянно думать обо мне, бороться с собой, потому что я ведь вам, на самом деле, очень понра…       Феликс не понял, чем он руководствовался, когда рванул вперёд, но через секунду обнаружил себя стоящим вплотную к Чану, зажавшим ладонью его рот, чтобы эти губы не говорили таких громких вещей, чтобы они не вскрывали потаённые чувства его изболевшегося сердца, чтобы эти губы… О Духи, эти губы… Они были такими мягкими, влажными, когда касались его ладони, что Феликс замер, а потом поднял взгляд выше, столкнулся с насмешливым выражением чужих глаз, и остолбенел.       Он почувствовал, как запылали его щёки, как начала зудеть ладонь, всё ещё прижатая в чанову рту, и отпрянул от целителя, смотря на него с изумлением и разгоравшимся в груди стыдом. — А к-кто… кто… — он запнулся, борясь с заполошным пульсом, — кто разрешал тебе взять и пропасть?! Тебе так понравился мой Сад, что я был уверен, что ты на следующий день придёшь снова! А если не понравился, если он не понравился, — он угрожающе глянул на Чана, — то я сделаю так, чтобы ты в него влюбился! Чтобы ты всей душой его полюбил, понятно?! Чтобы никуда больше никогда не девался! Ты меня просто извёл за эти дни, я кое-как прошёл Ритуал Очищения, хотя теперь, кажется, это всё бесполезно, потому что я всё равно…       Он мотнул головой и умолк, но Чану, кажется, и не важно было окончание фразы, потому что по его весёлым глазам стало ясно, что он и так всё понял. — Жрец, я был на границе, — начал он, вдоволь налюбовавшись зардевшимся Феликсом. — Меня как целителя позвали сопроводить воинов, которые должны были разобраться с беспорядками. Нас хорошенько отделали! Думаю, вы уже заметили, — он провёл пальцем по шраму, а Феликс притих, осознавая слова Чана. Если у него лицо так пострадало, то что же там, на остальном теле? Что он прячет под своими неизменными одеждами целителя?!       Ликс очертил взглядом фигуру Чана, чувствуя, как дурацкие слёзы наворачиваются на глаза. Пока он был в тиши леса, Чан подвергал себя опасности, которая могла стать последним, что он увидит в своей жизни, и это осознание обрушилось на Ликса тянущим душу мутным клубком, и он расплакался. Прямо посреди коридора, в котором в любую минуту мог появиться кто-то из людей Храма. Прямо перед малознакомым человеком, которого ни с того ни с сего стала так сильно желать его душа. Который так сильно ему…       Да, Чан ему нравился. И Феликс, даже стремясь к воле Духов, даже готовясь защитить жителей своей страны, ничего не мог изменить.       Потому что Чан был тёплым, потому что он был искристым, потому что руки, которые внезапно прижали Феликса к груди и стали мягко водить по его волосам, показались ему чем-то до сладости в груди родным.