«А»

      Подобно Дамоклову мечу, день девятого ноября силился перерубить ему шею, связующую больного с головой, в которой безумным ворохом мыслей кружились слова, образы, реплики и воспоминания о женщине, которой он за отказ от любви — отказал в спасении.       Шёл проливной дождь. С прошлой пятницы Лондон, словно зловещий точный механизм, как и семнадцать лет назад готовился к цикличной зиме или зиме его жизни обильными осадками. Все в этот день располагало к уединению, скорби, молчанию, может быть семнадцатичасовому сну, молитве в Вестминстерском аббатстве, в котором ее отпевали или прогулке до ее могилы с четным, как здесь было не принято, количеством черных, красных гвоздик, если бы не плотная запись пациентов, составленная им заранее, будто бы во спасение. Собственное спасение.       Сегодня, не желая ни жить, ни умирать, он работал. И целая дюжина пациентов и заранее наполненная фляга виски из платины, припрятанная в ящичке рабочего стола — давали ему пусть и мимолетную, но надежду закончить этот день жутчайшей вымотанностью, а не пулей из пистолета Прилуцкого, доставшимся ему еще от почившего отца. Однако вторая, другая мечта о покое, об ужине, об отмене горсти снотворного, о щадящей приостановке губительных мыслей о ее ужасной смерти все же, он знал, как ни старайся, останется крепкой, но мечтой, несмотря на проделки самовнушения, неважной работы доктора Хьюбетта, заботы миссис Мардж, неспроста ушедшей в небольшой, разумеется, оплачиваемый отпуск на случай, если пистолет все-таки покажется невыносимо привлекательным способом подвести итоги ещё одного года без неё, но с нею, ведь как доктор он знал, что если что-то злокачественное не удается побороть целых семнадцать лет, то уже и не получится; теперь этот заведомый проигрыш был ему ненавистен сильнее терзающего одиночества, бессонницы, кучи неразборчивых людей, записанных к нему плотной очередью до следующей осени, легкомысленных женщин, летящих, подобно мотылькам на всякий яркий свет, сотканный из денег, похоти, спеси, дурмана, — мерзавцев и даже громадного, серьезно обязывающего, наследия его настрадавшейся, благородной и великой семьи. Все теперь было пусто и тщетно, день смешался с ночью, пациенты, когда-то будоражащие его своей недосягаемостью в университете, теперь претили ему своею похожестью и глупостью; милые женщины, что строили ему глазки, развалившись на гинекологическом кресле в его же приемном кабинете, теперь доводили его едва ли не до бешенства, когда, сталкиваясь с ними глазами, в их мягком омуте то светлой, то темной радужки он отчётливо видел нежность и сердечность, материнскую, как бы правильнее выразиться, способность, а в их медицинских картах жестокость, наивность, безграмотность и дурную тягу к саморасточительству: аборты, спровоцированные выкидыши, аборты на больших сроках из-за эмбриона с женскими половыми признаками, бесконечное самолечение народными средствами, ожоги от них же, некачественное предохранение и далее, далее, далее. Что говорить о мужчинах? Монстры. Рабы своей плоти. Безбожники. Извращенцы. Глупцы. Малодушные, преисполненные поразительной суицидальной похотью, промискуитетники.       Все это было ужасно, но не так, как заведомое знание бессмысленности борьбы за малый покой, что смог бы подпитывать жизнь до конца отпущенного, не толкая его на безумство и последнее отчаяние.       Казалось, что все в этом мире гнало в другой, иной. В особенности, он думал, так его к себе призывала она. Однако малые остатки здравого рассудка, все же сколько-нибудь завязанные на знании греха самоубийцы, неумолимая куча страдающих из-за плотской любви, а главным образом великий долг перед нею — не давали ему права и возможности излечиться от страданий собственных самым гнусным из способов, поэтому, все глубже зарываясь в разочарование, но держась из последних сил за то, ради чего он все-таки жил последние семнадцать лет, сегодня, вместо пули из Прилуцкого, вместо петли на шее, вместо ударной дозы снотворного, он с самого утра осматривал мужчин и женщин на предмет наличия венерических заболеваний, не смея, вопреки затуманенному рассудку, допустить ошибки в постановке диагноза, как и не смея из-за сбитого горем сознания заподозрить сегодня хотя бы в одном из них, из людей, стыдливо вхожих в его роскошную квартиру, приемный кабинет ни толики, наводящей на тревожные мысли, странности, которую он был вынужден выискивать и затем часто опротестовывать в каждом человеке, с которым имел дело. Подобному жизненному укладу он был обязан из-за своего нехорошего прошлого, с коим ещё не до конца было покончено. И как назло, часы неслись неумолимо. Скоро он снова должен был остаться один. — Мисс Блюмингэм. 19:30. Не замужем. — прочёл он про себя, испугавшись скоротечности времени. Последний пациент. — Проходите! — отозвался Антонин, приметив на роскошных наручных часах короткую стрелку между римскими цифрами семь и восемь.       Отведя затуманенный взгляд в левый угол своего изумительного приемного кабинета, он заметил, как чуть приоткрытая дубовая дверь с красивой фасадной табличкой «Доктор А. Долохов» скрипнула от легкой тяги позолоченных петель, когда в кабинет вошли две молодые, похожие друг на дружку, девушки: первая, что выглядела чуть постарше, сразу же прошла к докторскому столу Антонина, не дожидаясь предложения сесть тогда, как вторая осталась стоять у двери, не смея снять ладони с резной ручки, как и не смея оторвать ошеломлённых глаз от доктора. — Здравствуйте! — поздоровалась та, что уже сидела перед Антонином. Тяжело поворачивая головой, вторая лишь кивнула. — Здравствуйте, мисс… — Клара Блюмингэм, доктор. — тараторила она. — Я записывалась к вам около двух месяцев назад. А это, позвольте, моя сестра,… — вместо того, чтобы назвать ее имя, не развернувшись, мисс Блюмингэм лишь слегка отвела голову в сторону. — …если не возражаете, можно она останется здесь во время осмотра? Мне рекомендовали вас, как лучшего доктора во всей Великобритании, но я, право, прошу извинить меня за излишнюю эмоциональность, никак не могу расслабиться на приёме у доктора-мужчины. — почти заикалась она. — Поймите, у меня серьёзная проблема. Я не нашла бы доктора лучш… — Мисс Блюмингэм, ваша сестра может остаться. — потирая переносицу, лениво вымолвил обескураженный Долохов. — За ширмой вы сможете переодеться, а пока позвольте задать вам несколько вопросов. Прошу,… — указывая рукой на кожаную софу, он обращался к младшей мисс. — …садитесь. — Благодарю вас! Конечно, доктор. Садись, милая, не стой! — поторопилась Клара, всучив чёрный бархатный ридикюль в руки своей неприметной и взволнованной младшей сестры. — Что беспокоит? — начал привычно Долохов, поправив свои роговые очки на переносице. Взгляд его устремился в новенькую карту мисс Клары. — Невыносимая боль во время менструации с недавних пор и уже давно...во время полового акта. — отзывалась, шелестя тканью из-за ширмы, пациентка. — Во время полового акта… — записывал Долохов. — Как давно? — Примерно с середины сентября и до сих пор.       Крепко держа перьевую ручку правой рукой, он бегло заполнял медицинскую карту мисс Блюмингэм, не силясь заметить за шумом дождя, бьющимся за окном и шумом одежды, доносившимся из-за ширмы, как странно ерзала на софе молчаливая, не сводящая с него глаз, младшая сестра мисс Клары. — Сколько половых партнеров вы имели/имеете? — равнодушно спросил он, вновь поправив ненавистные очки на переносице. — Одного. — еле слышно ответила мисс Блюмингэм. Будто опомнившись или сильно удивившись, ее сестра медленно перевела взгляд на ширму. — Когда были последние месячные? — также равнодушно спрашивал, работая пером, Долохов. — с 1 по 4 ноября. — Менструация регулярная? Без задержек?       Прикрыв хитрую, странную улыбочку левой рукой, младшая мисс Блюмингэм вновь сосредоточилась на уставшем, не выражавшем ничего, кроме какого-то странного сожаления, красивом лице доктора. Отчего-то ей было очень интересно наблюдать за ним. — Да. — отзывалась Клара. — Сколько беременностей/абортов? — Ноль. — уже увереннее отвечала мисс Блюмингэм.       Дождь за окном молотил, как бешеный, но сверкнувшая молния в небе вечернего Лондона заставила вздрогнуть только мисс Клару. Работая, Долохов не поднимал глаз от стола, пока младшая мисс, наблюдая за движениями его рук и головы, в свою очередь, не отрывала глаз от него самого; в этой красивой медицинской форме молочного цвета, с белым халатом на кожаном темно-зеленом кресле, с пером в руке он выглядел просто великолепно. — Ноль. — чуть улыбнувшись и пробубня себе под нос ответ пациентки, записал Долохов. — Каким видом контрацепции пользуетесь? — Презервативами, но чаще прерыванием. — чуть тише произнесла мисс Блюмингэм.       Снова удар молнии. Звук дерзко брошенного пера на стол. И хитренькая, оставшаяся незамеченной, улыбка, вовремя успевшая соскользнуть с непримечательного или, вернее сказать, некрасивого лица младшей мисс. — Так! — устало выдохнул Долохов, когда взгляд младшей сестры, которого он не замечал, вновь переметнулся в сторону Клары. — Переоделись? — Да. — взволнованно донеслось из-за ширмы. — Мне…? — Выйдите ко мне, пожалуйста, и присядьте пока на кушетку. Да, ближе к столу. — перебил Долохов.       Облачившись в стерильную хлопковую сорочку на завязках на голое тело, Клара вышла из-за ширмы, украдкой взглянула на заметно повеселевшую сестру стеклянными глазами и уселась на кушетку, застеленную похожей одноразовой хлопковой пеленкой рядом с железным маленьким столом, на котором уже расположился персональный пакет с принадлежностями для осмотра. — Прерывание — это не способ контрацепции! — надев перчатки, Долохов вплотную подошёл к пациентке и, чуть сдвинув очки плечом к переносице, положил указательный и средний пальцы на шею мисс Блюмингэм. — Да… — стыдливо согласилась она.       В этот раз ее сестра смотрела уже на обоих. — Лимфоузлы в порядке. Откройте, пожалуйста, рот. — приложив медную лопатку на язык пациентки, Долохов тщательно осмотрел ротовую полость и то, что виднелось от глотки на предмет воспалений и высыпаний. — Так, хорошо! — чуть слышно отозвался он, не заметив ничего подозрительного.       Мисс Клара заметно повеселела, однако показать свою улыбку отчего-то постеснялась; теперь стыд от собственной безграмотности не давал расслабиться сильнее страха перед сложным осмотром, которого всегда так сильно боятся все женщины.       В это время без конца переводя взгляд то на нее, то на доктора, продолжая тихонько ерзать на софе, ее сестра сгорала от какого-то нетерпения. — Не метод, но теперь будете знать. — вдруг неожиданно ухмыльнулся он. — Теперь глаза, волосы и кожный покров, мисс Блюмингэм.       Она послушно вытянула вперёд свои руки, поочередно наклонила голову вверх, а затем вниз. — Хорошо. — чуть оттаяв от неловкости, согласилась она, пока Долохов, напрягая зрение, внимательно осматривал ее бледно-розовую кожу, серые глаза и тонкие русые волосы на предмет высыпаний, воспалений и прочей гадости, которую обычно дозволяет Венера. — Мисс Блюмингэм, каким сексом занимались, занимаетесь? Вагинальный, оральный, анальный? — уже совершенно равнодушно, нежно ощупывая ее руки, вновь спрашивал он. — Вагинальным и оральным. — стыдливо отвечала Клара. Ее младшая сестра почти не моргала. — Даете, берете? — с невозмутимым видом продолжал доктор. — Заходите за ширму, садитесь на кресло. — Все вместе. — еле слышно пробубнила мисс Блюмингэм, поторопившись забежать за ширму.       Надев маску и сменив перчатки на новые, Долохов мимолетно очертил взглядом чуть сгорбленный силуэт младшей мисс Блюмингэм, что неотрывно сейчас смотрела на ширму, и не обнаружив в ней ничего подозрительного, решив, что девушка просто сгорает от неловкости или, вероятно, обыкновенного страха за сестру, направился в дальний угол своего кабинета. — Готовы? — звонко спросил он. — Угу.       Вновь поправив очки плечом, он прошел к пациентке за ширму и сев на низенький стул напротив гинекологического кресла, придвинулся к раздвинутым ногам мисс Блюмингэм. Лишь раз взглянув на очередную вульву, он тут же спросил: — Дефлорация произошла не так давно, верно? — Деф… — мисс Блюмингэм начала запинаться. — Первый половой акт. — поправил Долохов.       Кто-то в кабинете негромко прыснул от смеха. — Ах! В начале осени.       За окном вновь бабахнула молния. Уже более громкий смешок младшей мисс Блюмингэм также остался незамеченным. — Вижу по краям входа во влагалище, на месте гимена, то есть девственной плевы очень грубые, не до конца зажившие, местами открытые не то царапины, не то ранки. Должен спросить, мисс, с вашей стороны...все было добровольно? — Конечно! — уверенно произнесла пациентка.       На этот раз младшая мисс сидела почти неподвижно. Она, (если бы ее хоть кто-нибудь видел) это было совершенно ясно, застыла от ужаса. — Как скоро вы со своим партнером попробовали снова? — вновь спрашивал Долохов. Голос его похолодел. — На следующий день. — Ясно. — разочарованно выдохнув в маску, он мимолетно и брезгливо зажмурился. Мисс Клара этого, разумеется, не видела.— Сейчас я осмотрю вас с помощью зеркала, не пугайтесь. По моей команде максимально расслабьте живот и тогда неприятных ощущений не возникнет. — Х-хорошо. — пискляво отозвалась мисс Блюмингэм.       Взяв в руки стерильное гинекологическое зеркало для нерожавших, доктор увлажнил его кончик теплой, медицинской смазкой и аккуратно, положив свою крепкую, но мягкую руку на живот Клары, очень медленно ввёл прибор во влагалище. Под горячей кожей мисс Блюмингэм в этом холодном кабинете ощущался страх, стыд, смятение и что-то…необычное, но что конкретно Долохов не мог разобрать из-за сосредоточенности на слегка воспалённых стенках шейки матки своей, изредка подрагивающей от новых ощущений, пациентки. — Тише-тише. — нежно успокаивал он ее. — Картина хорошая, но есть признаки несерьёзного воспалительного процесса. — аккуратно вынув одноразовое зеркало и выбросив его в герметичную железную урну, начал доктор. — Привстаньте, мисс!       Обретя равновесие, мисс Клара, немного закопошившись, наконец приняла сидячее положение; избегая красивых глаз доктора, она стыдливо закинула голову наверх; скульптурный потолок и хрустальная люстра девятнадцатого века в кабинете Долохова неплохо отвлекали ее от близкого расстояния с красивым мужчиной, но не от ощущений, вызванных его прикосновениями. От пальпации придатков на лице мисс Блюмингэм проступила едва уловимая гримаса боли. — Можете одеваться. — сочувственно произнес он, выбросив перчатки и маску в ту же урну.       Выйдя из-за ширмы, Долохов тщательно вымыл руки с антисептиком, сел за рабочий стол, поправил очки и, вновь не удостоив и взглядом младшую мисс, принялся заполнять рецепт на имя Клары Блюмингэм. — Из хорошего: у вас нет никаких признаков наличия венерических заболеваний. Из плохого: судя по всему, половые акты совершаются в достаточно…грубой форме. Остатки складок гимена не успевают зажить, как их целостность…нарушают вновь. Вынужден откровенничать: регенерирующие процессы не столь терпеливы, как вы, мисс Блюмингэм, учтите, однажды ваша лояльность к чужому возбуждению может аукнуться вам, повторюсь, и только вам серьезнейшими проблемами. Эти боли с 90% вероятностью связаны с неправильным способом предохранения, а теперь уже, по всей видимости, с циститом. Вам придётся пройти курс приёма антибиотиков, пробиотиков и уж тогда записаться на повторный приём для контрольного сбора стандартных анализов: моча, мазок на микрофлору, может быть УЗИ малого таза, если решите остаться под моим наблюдением, однако, с этим… — Долохов указал пальцем на бланк с диагнозом, лечением и рецептом на лекарства. — …вы можете обратиться к любому урологу, гинекологу. Сегодня с анализами мучить вас не стану, но до тех пор соблюдать абсолютный сексуальный покой, принимать рекомендованные препараты два раза в день в указанной дозировке ровно десять дней, запастись на будущее презервативами, не постесняться запастись смазкой на водной основе и, если получится, более чутким половым партнером. — без толики шутки в голосе, процедил уставший, привыкший к подобным рекомендациям, Долохов. — Почувствуете улучшение — сообщите в письме на этот адрес, получателем укажите мадам Холли Септиму Мардж. И прошу не беспокоиться, письма от пациентов на это имя попадают прямиком ко мне в руки, это, своего рода, моя секретарша; в этом случае запишем вас на свободную дату следующего месяца. Не почувствуете — постараюсь принять вас, но, учтите, не ранее двадцать второго числа. — Хорошо, хорошо, большое спасибо вам, доктор! — выговорила из-за ширмы, застёгивая последние пуговицы на блузке, мисс Блюмингэм. — Берта… — наконец еле слышно позвала она сестру.       Будто очнувшись, мисс Берта грациозно встала со своего места и не спеша подойдя к столу доктора, осторожно осела на край удобного, оббитого темно-зелёной кожей, стула, на котором ранее, не удосужившись ее представить, восседала мисс Клара. — Доктор, этот приём оплачу я. — вдруг вмешалась она, все также не отрывая своих глаз от Долохова. — Вы не против наличных? — В следующий раз, мисс Блюмингэм,... — понизив голос, начал он. — ...вне зависимости от того кто будет оплачивать приём - потрудитесь выписать чек. — Благодарю вас. — спокойно ответила мисс Берта.       Расплатившись фунтами и раскланявшись в благодарностях, вскоре обе сестры удалились, оставив Долохова наедине с заполнением важных учетных документов, наконец раскупоренной флягой ирландского виски, ледяным сквозняком, проникающим чрез открытые дубовые ставни распашного окна и желанием закончить этот день как можно скорее.       Вечер близился к ночи, а ночь ко сну. Ничего уже не предвещало беды. Алкоголь влек его в забытье, потому, заканчивая письменную работу, напрочь разбитый и уже изрядно впавший в опьянение из-за пустого желудка, не в силах подняться с кресла, чтобы закрыть окно, он не мог знать, что в это время, следя за зелёным огоньком настольной лампы покинутого доктора, мисс Берта Блюмингэм, облачившись в роскошное тёплое пальто, совершенно не прячась от дождя, стояла около светящегося окна дома Долохова и силилась не то вернуться, не то получше запечатлеть каждую деталь фасада его квартиры, каждую секунду, проведённую в этом красивом и загадочном здании, — как и не мог знать, что в день смерти своей главной женщины попался в тиски нового поворота судьбы, которого желал и боялся все семнадцать лет своего траура.       Смахнув с лица не то капли дождя, не то слезы, младшая мисс Блюмингэм дождалась транспорта и напоследок бросив взгляд на, светящиеся зеленым светом, окна квартиры Долохова, в которую собиралась вернуться, но уже одна, вошла со своею «сестрой» в пятиэтажный автобус «Уэльский призрак», которым заправлял полугоблин по имени — Петириус Габо.       Едва автобус отъехал от Вестминстера, мисс Берта, тяжело выдохнув, перевоплотилась из молодой и невзрачной женщины в юную девушку, в чертах которой легко узнавалась одна из учениц последнего курса Хогвартса, факультет «Когтевран». Ее названная сестра — мисс Клара Блюмингэм, из последних сил колдовства сидящая рядом под чарами оборотного зелья и «Империо» уже почти клевала носом и все приговаривала: — Ох, детка, как стыдно!       В этом общежитии на колесах они привлекали к себе внимание; полностью промокшие, с потекшим макияжем они выделялись среди спящих, дремлющих и бодрствующих за игрой в шахматы неблагополучных попутчиков, пристально рассматривающих двух перешептывающихся, хорошо одетых, юных девушек, удобно и благоразумно устроившихся на сдвоенном сидении у самого выхода из автобуса. — Тише, дурочка! — отвечала ей самозванка. — Скоро будем дома! — Ты ведь смолчишь? Никто не узнает? — все лепетала вторая, уже принявшая свой натуральный облик, девушка. Грядущим летом она должна была выпуститься с Пуффендуя. — Что я знаю? — хихикнула девчонка. — Этого не узнаешь даже ты! — Лжеберта легонько поцеловала подругу в щеку и прижав ее голову к своему плечу, тяжело вздохнула. — Кто бы мог подумать, что Перси настолько плох! Мне тебя даже жаль. — У него проблемы с родителями, ты не понимаешь… — Ну сумасшедшая! Пожалуйста, заткнись! — шикнула когтевранка. — Хоть все это было понарошку, доктор он хороший. Обещаю, позже я настоятельно посоветую тебе то же, что советовал он. Китти, не спи, почти приехали!       За запотевшими от дождя окнами автобуса уже начинал виднеться обширный Гайд-парк. — Что? Кенсингтон и Челси? — Да, готовь галлеоны! Мистер Шафик, должно быть, ещё в Министерстве? Время детское. — осторожно, прощупывая почву, спрашивала когтевранка. — Папа? Не волнуйся, раньше двух часов ночи дома его не застанешь. А Клара с Бертой болтать не станут! — зевая и отсчитывая галлеоны молчаливому Петириусу, отвечала Китти.       Отдав деньги и натянуто улыбнувшись, едва Петириус отошел к своему кондукторскому креслу, когтевранка демонстративно закатила глаза: — Ещё бы твои домовые эльфы что-то там болтали?! Выходим! Вот так! — Ох, Энни, придержи меня!       Крепко схватив подругу под руку, когтевранка вышла из автобуса и, оглядевшись по сторонам, прошла к громадной и резной медной арке, ведущей в закрытый жилой комплекс, в одном из пентхаусов которого проживала известная чистокровная чета Шафиков, а именно: Китти Аят Шафик, ее отец — очень пожилой мужчина, выделяющийся своей тёмной, весьма необычной бородой, заплетенной в тугой колосок — известный в министерстве дипломат Адам Шафик, которого вечно не бывало дома, его незамужняя старшая сестра Нур-Аят, любящая в отсутствии брата разложить пасьянс и пригубить маггловского вина, бабушка Маргарет со стороны покойной матери Китти, двое домашних эльфов и одна, уже давно знакомая всему семейству, гостья, чьи запланированные, но по большей части бестолковые каникулы в Хогвартсе, удачно связанные со вспышкой драконьего гриппа, в самый последний момент оказались весьма продуктивными и полезными для обеих девушек. — Вот и обнаружен. Его квартира такая красивая, ничуть не хуже, чем у Шафиков. — все думала она, идя на цыпочках по просторному мраморному холлу, увешанному фресками с арабскими мотивами, в сторону спальни Китти, в которой они обе жили в эти каникулы и иногда (если Шафики оставались в Лондоне) в летние.       Спальня Шафик была по-настоящему роскошной; своя прекрасная ванная, большая кровать с балдахином из египетского шелка, персидский ковер, большой и высокий камин, обложенный плиткой, несколько колдографий, расставленных по всей комнате, англичанки-матери, книжный резной шкаф из массивного дерева, множество свечей, подушек с кисточками из жаккардовой ткани, а ещё просторный и низенький, расположенный в самом центре комнаты, стол из камня, за которым, сидя на полу, Китти делала уроки, рисовала, выводила арабскую каллиграфию, иногда, вопреки не очень строгим запретам отца, читала Бронте, а также разливала кофе для себя и своей подруги, что, удерживая ее сейчас над красивой раковиной правой рукой, заботливо умывала левой, надеясь смыть чары "Империо" и активировать ждущие, особые чары забвения, которые умело и любезно наложил на Китти их общий старый друг, давний поклонник коварной гостьи, мистер Теодор Нотт, что в данный момент (пока его отец отбывал пожизненный срок в Азкабане) постигал прелести свободной жизни в лучших окрестностях респектабельного Ноттинг-хилла. — Знаешь, Энни, все так туманно! Я странно себя чувствую. Это и есть опьянение, верно? — глухо зевая, лепетала Китти. — Каникулы каникулами, но я говорила тебе… — нагло лгала гостья. — Не стоило просить Тео о целой пинте вишневого эля! Что бы на это сказал Перси?       На какое-то мгновение в ванной повисла напряжённая тишина. — Ох, п-правда? — неожиданно заикнувшись, вскрикнула Китти. — Я совершенно ничего не п-помню! Это все из-за того, что мне вообще никогда и ничего не разрешают! А тетя не сдается, я знаю! И она сильная,... — гордо, путаясь в мыслях, заявляла Китти. — ...ее так просто не поймаешь! За вечер она выпивает целую бутылку бордо, а папа ничего и не замечает! Я же п-просто легкая добыча! Если п-по-родительски, то это непредусмотрительно и жестоко! А вдруг мною воспользуются? Не буду же я вечно жить п-по его шариату! Убегу! Обязательно убегу! Ах, П-Перси! Да плевать на П-Перси и его слова! Все пу-пустое! — размахивая мокрыми руками, ругалась она. — Ай! Славно! Идем ка со мной. — облегченно выдохнула когтевранка, выключив воду и покрепче ухватив низенькую и слегка полноватую подругу за талию. Все шло по плану. — Одно не пойму: что ты только нашла в своем снобе? Ни богатства, ни внешности, ни нежности. — злорадно хихикала гостья, попутно укладывая Китти на красивую, предусмотрительности разложенную эльфами постель. — Ты правильно сказала, Энни. В «своем». Он мой. Этого достаточно. Поймёшь меня…может быть…потом. — уже почти засыпая, бормотала Шафик. — Неужели? — вдруг разозлившись, когтевранка высокомерно вскинула брови. Снимая с подруги промокшие дерби, чулки, брюки и блузку, она никак не могла прийти в себя от осознания свершения важнейшей части своего выверенного, но в некоторой степени безумного плана. Потому, всерьез разнервничавшись, она без конца что-то бормотала себе под нос. — Не пойму на чем держимся, детка. Секреты, разногласия, злоба твоя и моя. — скинув все мокрое на пол, она взялась за волшебную палочку и направив ее уже на спящую подругу, призвала чары горячего воздуха. — А с Перси ты отчего-то всегда ласковая…и, судя по его замечаниям, сильно попорченная. Нечестно. Ну, спи. — напоследок погладив подругу по темным волосам, ледяными от волнения руками Энни потянулась за тайным маггловским мобильным телефоном, что лежал в ее чемодане все десять дней каникул, проведенных в Лондоне. Набрав знакомый номер, спустя лишь пару гудков ей ответил не менее знакомый, чуть хрипловатый от долгой жизни в подземелье, как часто она шутила, голос Тео. — Ну как все прошло, рыбка? Повеселилась? — Спасибо, кузнечик, очень выручил. — издевалась она. — Нет, секретов у малышки не оказалось, ничего о них с Перси нового я не узнала. Уизли ее не касался. — Гоблин! Никаких тебе тайн! — думала она про себя. — Парень не первый год работает в Министерстве, где каждый сезон прибывает новая обменная партия доступных девок из Шармбатона. Ах, эти милые, падкие до английских кошельков, выпускницы! Он, будь спокойна, не воздерживается! — парировал Тео. — Это ведь не в характере мужчин его семьи. Сколько детей у его отца? Вот и думай, а лучше считай, рыбка! У близнецов вообще список идёт на десятки, я сам был тому свидетелем. Парни — мои кумиры! Перси, надо думать, тоже старается. Посуди: отличник, староста, чиновник. Шафик, по всей вероятности, бережет для канонного брака или чего похуже. Но даже это было предсказуемо. Скучно, рыбка, выходит, зря старались! Надеюсь помнишь, что с тебя поцелуй? — Все так. При первой встрече, Тео, но ты помнишь условия? — отвечала когтевранка. Вскоре ее телефон должен был предусмотрительно разрядиться. Оставалось лишь увериться в верности Нотта и со спокойной совестью позабыть о навязчивом дружке до самого Рождества. — Твои мелкие шалости над подружками меня не заводят и не волнуют, моя гриндилоу! Я всего-лишь их поощряю, беру на себя грязную работу по непростительным. Благо, что от отца мне достались не только деньги, всеобщее презрение, но и куча неучтенных волшебных палочек. А ты? Ты поощряешь меня. — Поскорее бы телефон разрядился! — все думала она, выводя круги на запотевшем двустворчатом окне, через которое легко было разглядеть поредевший, готовящийся к зиме, Гайд-парк. Ее непосредственная близость с Долоховым в этот час, в самом центре Лондона...она сгорала от стресса и мечтала о спасительной пинте вишневого эля, которую сама же и выдумала, и которая была бы сейчас так кстати. Сон без мыслей — все, что было нужно. А завтра в путь на свежую голову. Обратно в Хогвартс, на территории которого не работали электроприборы. — Ладно, кузнечик, поверю в твою похоть. — нервно, уже собираясь прощаться, вновь издевалась она. — В любовь, детка, любовь. — не различая перемены в ее голосе, все, казалось, без конца что-то прикуривая, смеялся он. — До скорого, помни о рождественском подарке для ме... — не успев договорить, заикнулся Тео. — Ах! — громко и облегченно выдохнула она, приложившись лбом к холодному, высокому окну. Выронив телефон из рук, она прикрыла лицо обеими ладонями и не смея расщепить зажмуренные в неверии глаза, отрицательно замотала головой. — Мерзавец! — вновь выпалила она. Ненавистный Лондон цвел буйным цветом так же, как и его карьера. Два месяца ожидания и целый год подготовки. — Потрудитесь выписать чек!