Easier alone (Легче в одиночку)

Клуб мыслей покоя не дает, Тебе кажется, что сейчас вот-вот кто-то умрет, кровь чистая окрасит асфальт, а душа медленно начнёт страдать. Страдать… Страдать.

«Одному легче»

Но только не Чон Чонгуку. Парень не высыпается вот уже больше недели, не понимая — в чём причина постоянной бессонницы. Каждый раз, уложив сына в кроватку, Чонгук уходит из комнаты Тэсона, чтобы не тревожить его сон, бродит по кухне, бездумно наливая воду в прозрачный стакан, отчуждённо смотрит куда-то, залипая в одну точку. Так проходит какое-то время, а после парень идёт к балкону. Выходит наружу, смотрит на горящие фонари, освещающие детские площадки, на которых когда-нибудь будет играть его сын. У него в голове пусто, хотя по идее должно быть наоборот. Есть множество тем, стоящих обдумать. Чонгук просто сам по себе пуст. В нём нет ни гнева, ни злости, ни печали, ни грусти. Есть лишь всепоглощающая и засасывающая усталость и рутинность. Чон не заслужил такой жизни, и сам думает, что где-то он ошибся. Да, наверное, всё-таки ошибся. Не такой жизни он хотел, совсем другой. Чонгуку было тяжело примириться с несправедливостью и бессмысленностью выпавших на его долю страданий. Но он же сильный и может многое вынести, например: тяжесть, показавшаяся ему самому со стороны непереносимой. Тяжесть… Это слово не относится к папиной радости, сопящей в детской кроватке. Чонгуку кажется, что что-то надломилось в нём самом. В тот день, когда Джухён вышла из себя и накинулась на него с ножом. А действительно ли это из-за жены? Чон понимает всеми клеточками своего тела — бессмысленные страдания ему не нужны. Поэтому в его голове пусто. Нет, не так. Одна мысль всё же проскальзывает. Точнее, сон, приснившийся ему трижды после того вечера в клубе. Ким Тэхён. Перед глазами всплывает один небольшой отрывок, а после Чонгук открывает их и жадно хватать воздух начинает. Ему плохо и страшно. В тот момент Джухён все же наносит ножевое ранение. Только не ему, Чонгуку, а Тэхёну. И этот нездоровый блеск в глазах жены и слегка приподнятые уголки губ опера… Они преследуют его по ночам. Сегодняшняя — не исключение. Чонгук резко распахивает глаза, приподнимаясь на локтях, смахивает телефон с тумбы, рядом стоящей, не идёт, а бежит в ванную комнату. Прижимаясь лбом к холодной плитке и чувствуя — как капли стекают по напряженным мышцам, скользя по рельефу, но не даруя покой, шумно выдыхает и пытается заглушить гулкий, чересчур быстрый стук своего сердца, набатом бьющий по ушам. Картинки, где Тэхён падает на землю; где кровь под его телом расползается лужицей, а в ней виднеется его, Чонгука, отражение; где Тэхён что-то хрипит, пытаясь сказать и вразумить напарника; где Тэсон, не переставая, ревёт подбитой собакой, — мелькают снова и снова. Чона разрывает напополам, вместе с костями и мясом, от противоречивых ощущений, хочется орать от боли, и пусть не он страдает во снах физически, не Чон прощается с жизнью, не Чонгук перестаёт дышать… Чон Чонгука трясет невъебически. И как справиться с собственным разумом, не желающим успокаиваться и забыть этот несуществующий момент, что мог же… стать реальностью? Чонгук чувствует вину даже сейчас. Джухён еще больше становится ненавистной тварью. Он так и не смог уснуть. А утром, когда прозвенел будильник с этим невыносимым рингтоном, Чон встает с постели еле живой, еле дышащий, еле передвигающийся. Ждёт няню, что должна посидеть с сыном до трёх часов дня, а после уходит на работу, попрощавшись с папиной радостью. Отвратительное состояние и внешний вид заставляет волноваться коллег. Чимин тоже выглядит не лучше, но и не хуже самого Чонгука. Джин как всегда пахнет и благоухает всемирным красавчиком, Хосок в стабильном состоянии, даже синяков под глазами не обнаруживается, Намджун снова в делах, из-за чего заперся в своем кабинете. Холзи… А вот что-то определенно с ней не так. Но заметил это лишь Чон?..       — Утро, — здоровается опер, снова пробежавшись уставшим взглядом по коллегам.       — Плохо выглядишь, — прямолинейности Джин от Тэхёна нахватался, ну ещё бы, столько работать бок о бок, — совсем не высыпаешься?       — Я в порядке… И это последняя фраза, сказанная за весь день Чонгуком. Он полностью ушёл в дела, которые так и не смог закрыть Тэхён, смотрит их просто потому, что нужно чем-то занять себя. Их всего четыре, но Чон понимает — почему Тэ не удалось довести дело до конца. Тут нет ничего, что помогло бы с расследованием. Отложив папки в сторону, Чонгук чувствует, что его желудок отчаянно хочет еды, но как такового желания у самого опера не имеется. И он откладывает это на потом, на «когда-нибудь». Как и свою жизнь в целом.

🚬🚬🚬

Остановив машину на обочине, Тэхён, не поворачиваясь к заднему сиденью, протянул руку, схватив огромный букет белых тюльпанов. Джей до этого момента поправил пару смявшихся лепестков, а позже погрузился носом в один из бутонов и, мягко улыбнувшись и прикрыв глаза, вдохнул их аромат. Старший брат не удивлен, ему как и маме нравятся эти цветы. И смотря на белые тюльпаны, что они покупают каждый раз, когда собираются навестить родителей, всегда…каждый раз появляется в груди эта ноющая тоска, бездонная печаль и грусть. Джебом и Тэхён скучают. Безумно сильно и отчаянно. Погода на удивление радовала солнцем, и Джей шёпотом поблагодарил Бога, что именно сегодня утром, когда он приехал на метро к брату, многодневные тучи рассеялись и дождь решил, что его выход ещё не пришёл. Перекинув цветы в одну руку, Тэхён поправил челку. Оба брата надев на себя черные авиаторы, вышли из машины, а после подняли глаза к небу. Серые тучи начинают сгущаться рядом с солнышком. Всё-таки скоро пойдёт дождь. Тэхён посмотрел на себя в отражении машинных стёкол, заметив, что оделся во все черное. Снова. «Прости, мам, я снова во всём черном и снова неидеальный сын… Но ты ведь простишь меня за это, правда?», — подумал Тэ и, погрузив свободную руку в карман черных брюк, торкнул Джея и направился к нужным могилам.       — Привет, мамуль, с днём рождения, — тяжело выдохнул малой, забрав у Тэхёна букет и сложив на землю цветы, — я немножко побитый, но ты не переживай, со мной всё хорошо. Я у тебя сильный, поэтому… — слова даются ему тяжело, Джебом смотрит на фото мамы, ведь она не заслуживает такого сына, решающего все насилием. Не такого человека растила и воспитывала, совсем не такого. Она у них добрая и любящая, заботливая и нежная, как эти белые тюльпаны, её любимые цветы. Джей продолжает извиняться перед мамой, а в это время Тэхён достает из кармана платок и, подойдя ближе к могиле отца, начинает вытирать на надгробии разводы, оставленные после дождя. Он поднимает темно-карие глаза на фото папы, на которого очень похож, протягивает руку и, аккуратно убрав накопившуюся грязь, проводит тыльной стороной ладони по улыбающемуся с фотографии лицу. Внутри что-то сжимается, ломается, слышится хруст. Это треск тэхёновой выдержки и воли слышен. Тэ держит себя в руках вот уже два с половиной года, но боль материализовалась, ощутима кожей, всем телом и раненой душой. Старший брат не должен показывать слабину перед младшим, ведь тот окончательно сломается, снова начнёт уходить в себя, как ушёл Тэхён, вновь депрессия придёт к нему, как старому доброму другу, заключит объятья и не выпустит его, как сделала это с Тэ. Опер не может позволить этому произойти. Хоть кто-то из них ведь сможет жить дальше, не таща за собой эту безграничную грусть и печаль, оседающую в легких. «Прости, отец, я снова его не уберег…» — думает про себя Тэхён, всё ещё рассматривая улыбающегося папу на фото. Их сходство видно невооружённым глазом. Джей снова начинает что-то рассказывать уже обоим родителям, словно они здесь, сидят рядом, слушают и внимательно всматриваются в лица и внешность своих сыновей. Оба брата пытаются держать маски, переросшие в повседневные и «настоящие», но перед мамой и папой… они раскалываются на две части и падают на сыроватую землю. Прошло два с половиной года. Кто там говорил, что время лечит? Оно не лечит, оно заставляет привыкать жить с этой болью.

🚬🚬🚬

В коридоре, окрашенном в темно-серый, царил то ли душный, то ли вязкий воздух: дождь закончился пять минут назад и, забираясь в огромные окна, находящиеся прямо за закрытыми дверьми покинутых сотрудниками кабинетов, рвался заполнить все пространство противным запахом почвы. В определенный момент Чонгук решил немного посидеть в полнейшем одиночестве на работе, при этом позвонив няне. Женщина прекрасно понимает — какая работа у нанимателя, поэтому безоговорочно соглашается, не требуя большей платы за свои услуги. Гук, прислонившись спиной к стене, стоял на балконе, где они с Тэхёном впервые поговорили; где они с Тэ в последний раз поругались, так, что чуть до драки не дошло; где Чонгук смог задеть напарника за живое, припомнив о семейном положении Холзи… Этот балкон сейчас согревает душу сильнее, чем уютное одеяло и камин зимой. И невольно появляются мысли об этом недовольном типе, не появляющемся на работе уже второй день. Спрашивая о Тэхёне у других, Чонгук видел лишь пожимания плечами, слышал тяжелые вздохи, но так и не добился внятного ответа. Лишь притихший Чимин, выглядевший живым мертвецом, что-то пробормотал невнятное: «Ему плохо». И от этих двух слов у Чона что-то оседает в желудке, а сам хозяин тела просто отказывается размышлять над тем — почему такая реакция у него появилась?.. Чонгук знал, что Тэхён — сложный и иногда невыносимый человек, но никогда не видел, чтобы тот пропускал работу, не считая того случая с братом. Отгоняя все мысли и очищая разум, Чонгук вдыхает свежий воздух, необходимый в этом неуютном кабинете. Без Ёнтана там неуютно, без Тэхёна — пусто. У людей же вырабатывается привыкание к другим, его окружающим?.. Чон списывал это лишь на понятные вещи, не носящие за собой муравейник мыслей, ненужных и глупых?.. Югем сегодня снова на смене. Об этом опер вспоминает только тогда, когда видит в проеме его уставшее лицо. Парень стоит и боится помешать оперуполномоченному и его дискуссии между собой, но всё же спрашивает:       — Чонгук, ты занят?       — Ой, извини, задумался. — резко ответил Гук, немного потупив взгляд, а после добавил — Ты что-то хотел?..       — Мне позвонил только что знакомый из одного клуба… Чону уже это не нравится, от слова — совсем.       — Сейчас уже полночь, поэтому я бы не хотел кого-то будить или… Югем стоит, немного покачиваясь из стороны в сторону, не смотрит Чону в глаза, из-за того что просто не любит решать что-то в одиночку, а сейчас именно это он и делает. Гук невольно замечает всю эту скованность и немного нервозность в вечно улыбающемуся парнишке, из-за чего чоновы плечи начинают напрягаться, а сердце немного ускоряет свой ритм, взгляд антрацитовых глаз холодеет в сотни, нет, в тысячи раз. Чонгук не хочет это слышать, но продолжает ждать.       — Этот… ты не мог бы…       — Гем, давай напрямую. Голос твердый, не потому что Чонгук раздражен из-за невнятного мяуканья дежурного, а из-за неизвестности, что, скорее всего, ему, Чонгуку, не понравится.       — Тэхён… «И это имя повторяется несколько раз в голове Чонгука, словно эхом отталкиваясь от стенок, нежно касаясь, оставляя после себя что-то незнакомое.       — Пойдём, я вас провожу, — Тэ не хочет спрашивать о чём-то, точнее, о том с каких хренов это у сказочного ребенка появился собственный сын, да ещё и бешеная женушка. Это же не его жизнь, не Ким Тэхёна. Опер не имеет права лезть в неё, но не мог просто стоять и смотреть, не вмешавшись. Но если быть честным — Тэхён до сих пор в шоковом состоянии от ситуации.  — Не стоит, хён.  — Я разве спрашивал? Чонгук вздыхает так тяжело и измученно, из-за чего Тэхёну становится не по себе. Парень сдаётся и двигается в направлении своего дома.  — Думаю, он замерз, — намекает Тэ, глазами показывая на Тэсона, когда Гук оборачивается на голос. — лучше на машине.  — Как скажешь… И снова тяжелый вздох. Чонгук садится на переднее сиденье, придерживая Тэсона так, чтобы маленькое лупоглазое чудо видело своего папу и больше не хныкало. У Тэхёна же перед глазами лишь то злое лицо, перекошенное безумной улыбкой, а после оно сменилось на дрожащую нижнюю губу, и эти слезы скатывающиеся по щекам. Тэ думает-думает-думает, не останавливая свой беглый взгляд. Темно-карие глаза смотрят на дорогу, и впервые Тэхён чувствует ответственность. Он пьян, но кажется — абсолютно трезв. Из транса его выводит тихий шёпот человека, сидящего справа. Чонгук выглядит измученным и немного потерянным. Что-то внутри гореть начинает при виде такого опера, такого Чон Чонгука.

Ему жаль?..

      — Тише, сын, не плачь, ну чего ты расплакался?.. — его голос немного дрожит, в нём слышится неуверенность и какая-то отчаянность. Они доезжают до дома опера, Ким не замечает — как тормозит более плавно, чтобы только ребенок не напугался и успокоился; как резко сам вылезает из мерса и, обходя его за жалкие доли секунды, открывает Чонгуку дверь, придерживая и не прекращая смотреть на заплаканное личико «не своего» ребенка; как следует за ними тенью, практически, вплотную, заходя в подъезд, открывает дверь чонгуковым ключом, пропуская его внутрь и проникая следом. Сняв обувь, но не тронув куртку, проходит на кухню, наливая себе стакан воды. В горле простирается пустыня, кругом песок и ничего более. Карие глаза бегают по помещению, не запоминая детали, словно пытаясь не наткнуться на «что-то» и не обрезаться. Он слышит тихое бормотание хозяина квартиры, а после его слух обостряется. Голос Чонгука окружает его, ничего другого больше не существует: ни тихого тиканья часов, висящих в кухне, ни работающего холодильника, ни звуков с улицы, ни криков соседей, ничего. Абсолютное ничего. Тэхён не понимает — зачем делает, но опер двигается в сторону детской комнаты, замечая полнейшее отсутствие женских вещей, видимо, развод — не шутка. Нет, ну, а вдруг он пошутил? Тэхён же не знает его. Дверь приоткрыта, Тэ уже стоит около пяти минут и слушает это бормотание, успокаивающее, наверное, больше самого Чонгука, чем сына. Ким невольно хмурится, вспомнив — как возился с маленьким Джеем. Это было что-то с чем-то, серьезно. Без шуток. Поэтому на носочках пробрался во внутрь комнаты, подходя к кроватке и Чонгуку, тот вот-вот сам заплачет от бессилия. В голове становится резко еще больше пустоты, чем было до этого. Его рот приоткрывается в немом шоке от происходящего. Чонгук покачивает кроватку плавными движениями, а ребенок держит соску во рту, смотря заплаканными глазками, напоминающими два огромных черных озера. Щенячьи, так думает Тэхён, точно такие же как и у Чонгука.       — Малой, — хриплый голос заставляет вздрогнуть младшего и обернуться, а Тэсона перевести взгляд на незнакомца и открыть ротик так же, как пару мгновений назад стоял Тэ, — ну ты чего плачешь-то? Ты же хороший парень, вон какой вымахал… Чонгук слушает его, переставая впадать в панику и начиная фокусироваться на тэхёновом бархатном с хрипотцой голосе, только на нём одном. Ему становится легче от того, что Тэсон не испугался чужого человека, а начал любопытно рассматривать лицо старшего, приоткрывая рот, как Тэхён подходит еще ближе, из-за чего соска выпадает каждый раз под недовольное цоканье Кима.       — Малой, видишь? Это нельзя выбрасывать, если хочешь грызть и дальше, — промыв сосочку, Тэхён снова тянет чистые руки к Тэсону, бегающего глазами то к отцу, застывшему и не подающему признаков жизни, то к незнакомому няньке, — Ребенок?.. Тэ пытается достучаться своим голосом до Чона, не желая прибегнуть к физическому контакту, но пересиливает себя, когда парень не реагирует ни на слова, ни на сына.       — Ребенок. — старший похлопал напарника по спине, несильно, но заметно. Тот отреагировал чуть заторможено, но сразу оторвался от рассматривания детского покрывала, переводя взгляд к успокоившемуся сыну.       — Хён?.. Чонгук смотрит в глаза Тэхёна, видит перед собой другого человека, не того — любящего издеваться и доводить людей до белого каленья, иного, с другой планеты или Вселенной. Но ему стало легче от присутствия Ким Тэхёна. Он не хочет быть один, сегодня ему нужен кто-то, чтобы просто быть рядом с кем-то, чтобы не тащить на своих плечах всю ответственность, а разделить ее с другим, с тем — кто сможет помочь делом, а не простыми словами, пустыми и ненужными. Чонгуку легче от того, что Тэхён сейчас рядом, ни кто-то другой, а именно этот человек. И объяснить это чувство — он не может. Тэхён другого мнения. Если бы он просто довез и ушёл — было бы меньше проблем, намного меньше. Но что-то в голове переклинило, следом — он уже очнулся, когда стоял на кухне. А уйти… совесть не позволила. Но Тэхёну определенно

«Одному легче».

Чонгук помнит лишь то — что Тэхён просидел на его кухне до трёх часов ночи, пока сам хозяин квартиры укладывал Тэсона. А позже усталость обволакивала его мозг настолько, что Чон просто не помнит того, как он вернулся на кухню к Киму; как спокойно сел рядом, не замечая пристального взгляда в свою сторону. Предложив тому чаю, на что Тэ просто усмехается, но поднимается со своего нагретого места и бродит по кухне, словно на автомате, наливая кружку горячего чая, а себе разбавляя приличным количеством холодной воды. Тэхён не любит горячий чай, ему по душе холод. Чон лишь глазами следит за красивой фигурой, находящейся в его доме, словно в своём, не имея никаких претензий. Чонгук благодарен ему за это — за странную заботу (с какой-то стороны пугающую), поддержку, за Тэсона, его присутствие даже сейчас. А после у младшего в памяти остаются обрывки того вечера. Они сидят на кухне, иногда переговариваясь, не чувствуя никакого дискомфорта или неуютности, Тэсон посапывает и не просыпается до самого утра. Тэхён уходит несколько раз курить, а после стоит немного дольше, чтобы дым не проникал в комнату к маленькому солнышку. Чонгук тогда ещё удивился, что впервые видит — как старший опер думает о ком-то, помимо себя. Чон выходит к нему на балкон, встав рядом, чтобы их локти касались друг друга, не так сильно, но достаточно близко. А позже просит сигарету, которую Тэ ему, конечно же, не даёт, списывая всё на свою жадность и на то, что ему она еще пригодится, а на сказочного ребенка растрачиваться он, Тэхён, не собирается. На самом деле… Чонгук не дурачок, он может понять даже скрытый подтекст, что так сильно хотел укрыть Ким. Даже это небольшое, но проявление заботы, так думает Чон, даже не предполагая, что Тэхён — обыкновенный жмотяра. (не принимается такой вариант…) Они довольно долго простояли на балконе, иногда спрашивая что-то незначительное, что-то, что не ковыряло старые раны, не лило на душу яд, разъедающий за жалкие доли секунд кожу да кости. Немного хмыкали, приподнимая уголки губ, кидая в друг друга нечитаемые взгляды, незаметные для второго. Начиная спорить даже сейчас, но быстро бросая это дело и заменяя уютным молчанием и успокаивающей тишиной. Тэхён тогда был другой, знаете, словно человека подменили, или он просто снял очередные маски с себя?.. Но Чон удивился тому, что Ким не скрывал своих мыслей, а говорил прямо в лицо напарнику, ничего не утаивая, ничего не скрывая. Резок и дерзок, как обычно, но по-иному высказывающийся. Тэхён стал мягче по отношению к нему?..       — Я видел её раньше, — Тэ делает большой глоток, припадая к чашке, его губы розоватые и поблескивающие, Чонгук смотрит в сторону, пытаясь не слишком очевидно пялиться на кадык, дергающийся взад-вперед, а после прислушивается к словам старшего, — она стояла на учете в нашем отделе, поставили — когда ей было семнадцать. Вот её-то я запомнил, Бэ Джухён, верно? Парень видит лёгкий кивок со стороны задумчивого младшего, продолжает спокойно говорить, немного растягивая слова в привычной ему манере. Его голос снова отдаётся у Чонгука в голове, бархатный и с хрипотцой, из-за выкуренных сигарет, из-за алкоголя в крови, из-за того, что Тэхён сам по себе такой. Другой. Глубокий и размеренный тембр, не дрожащий и не скачущий, с льдом и уверенностью.       — У неё, как я помню, есть проблемы с психикой?       — Не надо, хён… Тэхён остановился и не стал продолжать эту тему, что послужило небольшому удивлению Чонгука. Тот не думал, что Ким вообще способен не доводить людей до истерики и до трясучки. Ким Тэхён — непредсказуемый человек. Чонгук не помнит всё, о чем они говорили в ту ночь, но перед тем, как уйти, Тэхён сказал, точнее, промяукал что-то себе под нос, но до чонгукова слуха дошло: «Она этого не стоит, не загибайся ради других людей. Сделав выбор, она сняла с тебя ответственность за все свои выходки, освободила тебя от своих оков, выпустила из клетки. Самое важное сейчас спит в другой комнате, лишь малой имеет сейчас значение». И эту фразу Гук запомнил, заучил, выбил на стенках разума.»       — Тэхён… — резко выдыхает дежурный, а Гук чувствует укол чего-то, непонятного, мешающего и чуждого, — он два дня не появлялся на работе, но брал выходной один. Босс Ким сказал, что трогать его сейчас, ну… в данное время не стоит, но…       — Но?..       — Он во что-то вляпался, а его младший брат вне зоны доступа, — шумный выдох дошёл до слуха Чонгука, а позже растворился в тишине коридора. Чонгук чувствует какое-то беспокойство, а волнение дышит ему затылок, окольцовывая его со спины. Мысль о Тэхёне теперь… Как пробежка для спортсмена; как сигарета для заядлого курильщика. Сила привычки, как известно, одна из самых тяжелых болезней. После того вечера Чонгук думал о старшем опере каждый день, по нескольку раз обдумывая и по множеству раз переигрывая в голове ситуации с Тэ. Первая встреча, первая ссора, первый недовольный взгляд, кривая надменная усмешка в его сторону. Как известно, человек привыкает, практически, ко всему. Чонгук привык жить с мыслью о вечном недовольном типе; о бабке с нижнего этажа; о своем напарнике и не-до-друге. Гук, не заметив этого, привык к такому слишком быстро. Слишком. А после решил, что просто переждёт это. Пережуёт и выплюнет, как невкусную жевательную резинку. Нет, неправда. Не получилось, не фортануло. Тэ доебался конкретно. И, скорее всего, Чонгук сам приложил немало усилий, чтобы довести себя до нервного срыва, так сказать, на пару с Тэхёном одно дело делали. Чонгуку не стало легче ни через неделю, ни через полторы. Парень смотрел на Тэ украдкой, пока никто не видит, а сам старший опер, словно вовсе ушёл в себя и не вернулся. Если Чон хоть немного, но замечал изменения в том же Чимине, то Тэхён — вообще ноль внимания. И это дело не в эгоизме. Чонгук не знает — что произошло. В последнюю ссору Тэхён говорит ему напрямую, что не появится на работе пару дней. Чонгук знает — что тот собрался пить. Не сможет сказать — почему так в этом уверен, словно просто сердце подсказало. Видимо, оно стало всевидящим оком. Где эта зараза?.. И все эти мысли в голове клубком вьются, из-за чего Чон выходит из своего кокона, когда глаза начинает резать от яркой таблички с названием клуба. Мда, ну и занесло его, конечно, в рай… Клуб для людей с нетрадиционной ориентацией. Ну, некоторые люди называют их «пидорами». Фу, умрите. А перед глазами встает картина, где он видит опера, заигрывающего с каким-то парнем, у которого рубашка не может даже грудь прикрыть, сидящего рядом с барной стойкой. Чувствует, как что-то трескает в его голове. Злость и недовольство, что он, Чон Чонгук, работает в поте лица, а этот развлекается… здесь. Парень снова видит, как тот проводит своими руками… по чужому телу, как Тэ что-то пытается сказать, не обращая внимания на громкие биты, словно это гребанное землетрясение. Чонгук долго рассматривает его, следит за движениями тех самых рук с синеватыми венами; за губами, что постоянно что-то говорят-говорят незнакомцу; за непринужденным видом и легким взглядом. Но эта иллюзия рассыпается на миллионы частичек, когда Чонгук действительно замечает старшего около барной стойки. Тот не двигается и не шевелится, не издает ни звука, не подает никаких признаков жизни. Вот тут-то и начинается это беспокойство, обволакивающее разум Чон Чонгука. Ему в какой-то момент стало просто страшно, а вдруг передоз?.. Или ещё что похуже? Чон быстрым шагом идёт, протискиваясь сквозь толпу, задевая каких-то людей, слишком пьяных, чтобы заметить легавого. Слишком уж им тут кайфово, чтобы думать о таких мелочах. Некоторые имеют наглость провести ладонью по крепкому телу Чонгука, из-за чего его ледяной взгляд пронизывает их насквозь, словно разделяет пополам. Он терпеть не может подобного. Не тактильный человек. Совсем. Люди двигаются на рефлексах, показывая свои странноватые танцы демонов и святых духов, пытаясь показать другим, что они в полном порядке, растворяются в музыке и в громких битах. Живут моментом и дышат этим местом, полностью унося сознание в другие места, не думают о проблемах и путях их решения, не помнят о вторых половинках, не чувствуют боли, разъедающей и мозг, и тело, и душу. Чонгук не любит подобные заведения, но здесь остался он. И у него проблемы. Гук резко выдыхает и, когда остается пара шагов до старшего, смотрит на него беспокойным взглядом. Не знает, что нужно делать. Тэхён — опасен, когда выпьет. Это Чон усвоил, когда тот пришёл на работу не в трезвом виде, а младший ему бесстрашно решил напомнить об этом. Ким ненавидит, когда люди находят в себе силы и начинают его учить жизни. Ему всё равно на эти правила, а закон он старается не нарушать, ну не всегда выходит. И сам себя часто начинает ругать за то — что Джей вырос таким же утырком. Но самое странное для Чонгука было то, что Тэхён сам остановился, сам разжал кулаки и просто вдохнул носом и выдохнул через рот. А губы его перестали быть одной сплошной тонкой полосой, глаза потеряли бешеный блеск, становясь спокойными и немного стеклянными, как и всегда. Ухмылка вернулась на своё законное место, а после чонгуков слух уловил легкий шёпот: «ты, Бани, с огнём играешь.» Не думайте, Чонгук не испугался — он сдрейфил там конкретно. И дело не в том, что Гук боится физической боли, а в том — что сам младший хотел этого. Хотел слышать этот бархатный голос возле своего уха, ощущать ушной раковиной теплое дыхание, носом вдыхать обычный дезодорант, которым пользуется Тэ, находить в запахе Тэхёна нотки дорогих духов, производство которых давно уже закрыто. Чонгуку нравилось стоять настолько близко к напарнику, что он чуть недовольно не простонал, когда Ким стал отдаляться. Приложив немало усилий, чтобы не прижать парня обратно к себе, Чон просто стоял, как вкопанный, а после никакие мысли о работе в его голове не появлялись. «Что это за херня?..» Чонгук просто пугается себя и своих желаний. И сейчас… Чонгук просто снова напоролся на иглы, скрытые красивыми лепестками роз. Он легким движением ладони проводит по спине Кима, но тот не шевелится, словно вовсе не чувствует чужих прикосновений. Чонгук кивает бармену, присматривающему за опером уже добрых два часа, а после пытается достучаться до Тэхёна с помощью слов. Но из-за громких битов и орущих людей, это становится слишком сложной задачей, поэтому он… Находит правое ухо и начинает шептать Тэхёну слова, которые самому оперу кажутся бессвязными звуками. Тэ мычит, стараясь убрать это щекочущее дыхание от своей ушной раковины, а после под толстым слоем шума и воды, начинает чувствовать прикосновения, поглаживания по спине. Младший сам смутился от своего же действия, думая, что лучше бы не делал этого. Чонгук бы умилялся такому вида старшего, но вспомнив — что последует, после того как Ким проснётся, его улыбка крошится и полностью сменяется на измученную гримасу. А после ловит на себе его глаза. Темно-карие смотрят в антрацитовые. И Гуку кажется, что он вовсе его не узнал, но нет.       — Бани?.. — у старшего в горле першит, голос низкий, язык заплетающий, губы — потрескавшиеся и немного манящие, а глаза — мутные и глубокие, взгляд — несфокусированный и бродящий по телу напарника. И почему всегда в нетрезвом виде недовольный тип говорит о проклятом зайце Бани?!       — Хён, я отведу тебя домой, пойдём. — спокойно говорит Чонгук, немного потянув старшего за запястье, из-за чего тот резко начал терять равновесие. Он падает прямо ему в руки, Чон держит его крепко и чувствует, как Тэхён водит носом по шее, задевая кадык, его теплое дыхание — обжигающее пламя. Оно разжигает в нём что-то. Что-то непозволительное, порочное, запрещенное в их положении. Что-то желанное и необходимое. Лицо Гука загорается и заливается багрянцем: он уже окончательно сожалеет о своём решении и мысленно ругает себя. Осознав свою глупость, парень быстро перекидывает тэхёнову руку и с облегчением наконец-то двигается в сторону выхода. Ну как… Тащит на себе тушу, потому что тот отказывается идти, что-то бормоча себе под нос, что-то что Чон не в силах расслышать и понять. Пьяные люди = непредсказуемые люди. Осознав, что его не слышат и никак на него не реагируют, Тэхён просто… Сжав челюсть, он делает глубокий вдох и переводит взгляд на Чонгука, тут же перехватившего его взгляд. Он у него с диким блеском, с какой-то искрой, завораживающий и пленяющий, заставляющий позабыть: кто ты, откуда, и что вообще здесь делаешь. От его взора пробирает дрожь, словно тонкие иголочки впиваются в ступни, что-то на дно желудка падает, царапая стенки и оставляя следы. Чонгук просто не привык к такому. Тэхён бесстыдно исследует его, проходя по ногам, обтягивающим бедра черным джинсам, по косухе, в которой, скорее всего, уже прохладно, по красивым рукам, обрамленным голубоватыми змеями. Негодяй. Младший как-то нервно сглатывает, увидев, как юркий язык прошёлся по нижней губе, а чонгуков взгляд темнеет и немного становится затуманенным, словно он обкурился дурью.       — Хён, шевели ногами, — не просит, а требует младший, не прерывая их игру в гляделки, а Тэхён как-то усмехается, но не сдвигается с места, из-за чего Чон начинает медленно вспыхивать, — ну же, давай. Тэхён издевается даже в пьяном состоянии, но его глаза глубокие и бездонные, такие нереально космические, что Чонгук, кажется, готов ему простить всё на свете. Но ему так кажется. Наверное. Как только они выходят наружу, Тэхён ждет, что Чонгук отпустит его, однако вместо этого его тянут в сторону мерса. Ким не соглашается с этим, а после тянет Бани в какой-то безлюдный переулок между самим клубом и стоящим рядом рестораном. Следом — Чонгука прижимают к кирпичной стене, а Тэхён отпускает его руки только для того, чтобы хлопнуть своими по обе стороны от лица младшего, заставляя того невольно приоткрыть рот. Голова Тэхёна опущена так, что Чонгук может видеть его затылок и совершенно не может разглядеть выражение лица. Старший глубоко дышит, хватая воздух ртом, словно не может надышаться, словно Чонгук забирает весь кислород себе, не оставляя ничего Тэхёну. Тэ пытается сохранить спокойствие?.. А разве оно у него осталось?.. (разве вообще было?..) Чонгук невольно озирается по сторонам, не зная — что предпринять и как успокоить разбушевавшегося оперуполномоченного.       — Что ты делаешь, хён?.. Тэхён поднимает голову, его глаза плотно зажмурены, а челюсть сжата так, что скулы становятся непозволительно острыми, будто в любой момент он, Тэ, может взорваться. Чонгук пробует ещё раз.       — Прекрати, хён, ты пьян, хватит уже вести себя так, позволь мне отвезти тебя домой. Тэхён резко вскидывает голову и распахивает глаза и, наверное, если бы за Гуком не было бы стены, от такого взгляда он бы непременно отступил назад.       — Черт возьми… — шепчет низким голосом старший, рассматривая лицо напарника, цепляясь за губы и под ними родинку, пройдясь по щенячьим глазам, по густым ухоженным бровям, по носу, по скулам, по всему и сразу. — что ты творишь?.. А вот здесь Чонгук не догнал.       — Хён, пойдём домой. — не унимается Чонгук, но быстро охает, когда Ким беспардонно перемещает руки со стены на грудь Чона, чувствуя холодные ладони даже через черную футболку, находящуюся под косухой, Гук смотрит на напарника, округляя глаза ещё больше. Закушенная губа, приподнятая бровь, глаза, устремленные в область грудной клетки, руки бродящие и очень заметно поглаживающие участки его, Чонгука, тела, заметный румянец на щеках опера… Гук просто не понимает, что должен сделать. Точнее, знает — прекратить это все к чертовой матери, но не двигается, не сопротивляется, не дрожит, не прекращает смотреть на Тэхёна, рассматривая каждую черту лица старшего.       — Хён, прекрати… — снова пытается Чон, когда Тэ пытается приподнять чонгукову футболку. Ноль внимания. Тот словно ребенок, исследует для себя что-то интересное и запрещенное. Чонгук, со всеми силами собравшись, резко выдыхает, накрывая своими руками ладони старшего опера и опуская свою футболку. А позже Чон натыкается взглядом на взгляд Тэхёна. Недовольный и злой…       — Хён, пошли домой. Пьяные люди = агрессивные люди.       — Дак иди, — флегматично бросает Ким, буравя взглядом лицо Гука, из-за чего тот снова начинает ощущать холод с двух сторон: от стены и от, Упаси Господь, Ким Тэхёна, — я не держу тебя, у меня есть с кем позабавиться. Тэхён, пальцами щеки младшего, погладил немного, а позже взял двумя пальцами подбородок, нежно, коснувшись кожи снова. Он неимоверно близко, рядом. Тэ играется, увидев — как его глаза почернели еще на один тон, сливаясь с мраком ночи, вокруг их окружающей. Старший проводит большим пальцем по подбородку, там, где находится чонгукова родинка, поднимаясь чуть выше к нижней губе и давит на неё, совсем немного, чуточку, и ведет в сторону, оттягивая её создавая невидимый мазок. Тэхён замечает их мягкость, каждая трещинка, каждая неровность, всё это так… странно и притягательно. Играется с губами, не отрывая от них взгляда, а Чонгук уже не реагирует ни на что другое, смотрит лишь на сосредоточенное лицо Тэхёна. Его повело. Тот в свою очередь вновь проводит юрким языком по своей нижней, пытаясь ее смочить, словно это совсем не тэхёновы губы, свои не так интересны.       — Хён, — Тэ видит, как они шевелятся, но вовсе не слышит напарника, но начинает снова злиться, когда до него доходит сказанное, — ну же, пошли, ты пьян.       — Вали, ты никому здесь не нужен, ребенок, — цедит Ким, резко толкая большим пальцем подбородок в сторону, словно Чонгук получил пощечину, а сам направляется в сторону другого клуба. Мерс никто не тронет, поэтому смысла за него переживать нет. Тэхён идёт не быстро, не так, словно набьет кому-нибудь ебало, а ленивым, размеренным шагом, чуть пошатывающейся походкой. Алкоголь, несмотря на прохладную погоду, не выветрился по волшебству из организма, он затуманивает разум. Его ночь ещё только начинается, поэтому ему не нужен никакой Чон Чонгук. Ведь Ким Тэхёну

«Одному легче».

Но Вселенная не собирается прыгать под тэхёнову дудку, поэтому оперуполномоченный слышит крик. Женский крик, разрушающий тишину дворов, словно разделяя ее пополам. Он повторяется вновь и вновь, а Ким, ругаясь про себя всеми матами мира, снова набирает скорость, пытаясь справиться головокружением и небольшой тошнотой. Но алкоголь, преобладающий в организме и держащий ситуацию под своим контролем, не даёт делать то, что нужно и в данный момент необходимо. Тэхён бранится вслух, а позже видит за углом, как двое отморозков, позволяющих себе слишком много, распускают руки, а позже один ударяет по лицу девушку, знакомую такую и миловидную. Чонгук, шедший за напарником, тоже услышал крик, а после побежал к Тэхёну, приподнимая того, чтобы Ким не упал, ведь черные точки перед глазами всё никак не желали проходить. Но Тэхёну уже просто плевать, поэтому он бурчит что-то под нос и резко двигается в сторону этих уродов. Девчонка перепугана и захлебывается собственными слезами, прикрывая лицо и пытаясь отстранить от себя эти мерзкие руки. Она просит остановиться, просит оставить ее в покое, но всё тщетно. Кому какое дело, если люди — животные? Они думают не мозгом, который по идее у них должен быть, а членом, коротким таким, пятисантиметровым, не более.       — Эй, отвалите от неё, — резко крикнул Чонгук, подбежав ближе. Его голос заставляет обернуться двух уродов одновременно, а девчонку снова заливаться слезами еще пуще, — отойдите от неё, сейчас же.       — Слышь, чел съеби, пока цел, — один рявкнул, достав раскладной нож из черного кармана рваных джинс, поблескивая им. Господи, да с какого хера все носят в карманах ножи?! — а эта куколка скрасит нам вечерок, она же такая бесстрашная, из-за чего ходит вечером одна.       — Эта куколка, — Тэхён стоит в привычной позе, руки в карманах, на лице хамоватая усмешка, приподнятая бровь, а ещё что-то похожее на: «вам пиздец, детишки, доигрались». И это замечает даже Чон, стоящий в двух шагах от Тэхёна, что словно тигр подкрадывается к младшему сзади, встав с ним на одном уровне, — под нашим крылом, а теперь… дорогое мое поколение порванных резинок, я вам официально объявляю… — его голос холодеет с каждым словом, немного превращаясь в скрежет, это пугает больше, чем чувак с бензопилой из Техасской резни, — вы сядете надолго, а мой коллега мне подсобит в этом, — показав издалека ксиву, — ах, да… — усмехнувшись, будто вспомнил самую смешную шутку в мире, закусил губу, так, что аж Чонгук залип на это беспардонное действие, и продолжил говорить, — ещё эта куколка… младшая сестра Ли Чонсока… Их лица уверенные и надменные в один миг потухают, а рты чуть приоткрываются, меняются полностью на обеспокоенные и взволнованные. Оба урода поворачиваются к девчонке, сидящей на холодной, сырой земле, зарывающейся лицом в собственные колени и тихо плачущей от обиды и шока. Она пытается закрыться от внешнего мира, тихо шепча что-то, а после слышит родное имя брата. Ей становится чуть легче, зная, что эти люди знакомы с родным человеком. Продолжать парни не решились, потому что взгляд Тэхёна похолодел на пару градусов, а чужие глаза смотрели пристально, немигающее, из-за чего колени подкашивались. Секунда, и они осторожно делают шаг в сторону, стараясь как можно дальше отойти от двух легавых, да ещё и знакомых с этим отморозком Чонсоком. Самый смелый делает шаги, потом ещё одни, и ещё, и следующие, а потом вовсе обращает свое внимание на поднимающуюся с земли девчонку.       — Ноги держат? — спокойно спрашивает Чонгук, подходя к ней, невольно вздрогнувшей от холодной руки. Она кивает, пытаясь закрыть короткими волосами щеку, на которой осталась ссадина после этих уродов, а Тэхён медленно взглядом скользит по парням, пытающимся улизнуть и не стать в эту ночь трупами.       — Скажете ему, и вы в земле сгниете! — один из них набирается смелости и выкрикивает, а после врезается спиной в своего товарища-собрата, который остановился и как рыбка на суше… безмолвно открывает и закрывает рот.       — Слышь, блять, да ты, чертила мутный, иди сюда, сука! — в его нос врезается крепкий кулак, из-за чего он невольно теряет равновесие и падает на свою задницу, больно ударяясь ей же, — ты хуйло ипаное, сейчас землю сожрешь и в ней же сдохнешь, ясно тебе, чепушило?! За мою сестренку сейчас вывезешь, яйца откручу и на лицо намотаю, пока не оторвутся дорогуши твои, а второму… Тэхён стоит смотрит, как те два вылупились на появившегося из какой-то задницы Ли Чонсока, а после катаются по земле, пытаясь защититься руками, хотя удары прилетают и по ребрам, и по позвоночнику, голове и так далее по списку, а он, кстати, длинный.       — Да ты че, брат… Мы вообще мимо проходили, ты чего, свои же как бы… че не признал что ль?.. Мы свои, а эти вот наехали, а эта конфетка вообще красавица у тебя…       — Пацанчик, ты в натуре попутал за всю хуйню! Ты чо тут лечишь мне? Ты чо переобуваешься? Я, блять, своими ушами слышал — че ты пиздел тут, а моя сестренка мне дороже всех своих на районе, ясно тебе?! Сис растила ягодку не для таких пидоров, а для принца, епта, на золотом коне.       — На белом… — у парня вырвалось, а позже тот заскулил подбитой собакой от удара в челюсть, нет, ну, а хрен ли прерывать такого оратора.       — Ты че страх потерял, шерсть?! У тебя на белом, а у нее златой, нахуй пошёл, или ты еще что-то мне исполнишь? Этот словарный поно … поток мог продолжаться бесконечно, пока сестра не вмешалась и не остановила своего брата-геморроя, упрашивая вернуться уже домой. А как тут отказать миловидной сис, когда она в таком ужасном состоянии? А он же опоздал то всего на десять минут, а с ней такое приключилось. Эти два уродца валяются уже в полусознательном состоянии, на грани обморока и бессилия, а Чонгук лишь хмыкает себе под нос, немного отмечая про себя, что этот всё-таки не такой уж и «ебанушка на все голову». Хотя в своем выводе он крайне не уверен, ну… вообще не уверен, хорошо, не будем приукрашивать.       — Сис, ты че как?       — Перестань, ведешь себя тоже как обосранок с улицы, — проворчала девчушка, которой, кстати, пятнадцать годков, — не позорь меня, хё-он.       — О как заговорила, сис, ты вообще следи за языком, пока зубы действительно не выбили.       — Ладно, Тэхён-хён… эм…       — Чон Чонгук. — ответил на немой вопрос Гук, увидев замешательство в ее глазах.       — Чонгук-хён, спасибо, что вмешались, я уже даже… не знала, что делать, а этот обосранок опять опаздывает… Спасибо ещё раз. — девчонка поклонилась им трижды, увидев красивую, очаровательную улыбку Гука и обомлела, а это уже не понравилось Тэхёну… С каких-то пор ему не просто не нравится это, а начинает подобное выводить из себя…       — Давай только по-тихому, — почти шепотом сказал Тэхён, отвечая на приветствие в стиле «брат-брату» Чонсока, глазами предупреждая, что пренебрегать его статусом не положено.       — Как скажешь, брат-хён, спасибо за сис. Тэхён знает этого пацанского чудика уже очень давно, с тех пор, как только стал копом, а тот в свою очередь был еще мелким шкетом (ушлёпком), попадавшим в очень большое количество неприятностей. Но Тэхён по душе доброй вытаскивал этого засранца, видя в нем Джея. Они похожи чем-то, до кучи — одного возраста. Внутренне есть множество схожестей, но Тэхён четко видит и различия в них обоих, поэтому в какой-то момент перестал относиться к нему, как к брату, но как к знакомому, которого можно и вытащить из задницы, почему бы и нет? Ведь парень-то неплохой, просто тоже наказание…       — И вам спасибо, некурящий брат-полицейский, моё вам новое уважение. Улыбка Чонсока яркая и теплая, когда он замечает, что его сис стало намного лучше в их присутствии, она чувствует защиту, ограждающую её от всяких неприятностей и казусов, поэтому старший брат начинает улыбаться. Открыто. Ли понимает, что лучше иметь знакомых в стае легавых, чтобы потом не проебаться окончательно, ведь те могли и не помочь… Нет, не так. Эти двое не могли просто пройти и не помочь, но другие ведь могут. А из этого вытекает, что агентурой быть не так уж и плохо.       — Брат-хён, не поделишься сигареткой с другом? И всё-таки в нём что-то есть от Джебома, поэтому Тэхён протягивает всю пачку, а как только она оказывается в руках Чонсока, разворачивается на сто восемьдесят градусов и вышагивает ровным шагом, ленивой походкой идя в сторону клуба. Чонгук прощается с семьей Ли, а позже неспеша догоняет старшего.       — Хён, ты давно его знаешь? Тэхён не очень хочет отвечать, но всё же чуть поворачивает голову в сторону Гука, любопытно наблюдающего за ним, а после говорит:       — Как только работать стал, он попался за воровством. Я стоял в магазине с Джином, отошёл к другому прилавку, а этот решил стащить пару пачек с чипсами. Ну, не ожидал, что напорется на меня.       — И что ты сделал?       — Провел воспитательную беседу, он все вернул и сказал, что делать подобное больше не будет. И после этого бывал в отделе только за драки, но за кражу — ни разу.       — Воспитатель… угрожал ему? Чонгук видит усмешку со стороны Тэ и сам приподнимает уголки губ. На душе как-то спокойно стало?..       — Нет, я тогда был совсем другим человеком. А теперь Чонгуку стало неимоверно грустно, ведь если Тэхён был таким добрым, то что-то ведь изменило его. Да еще и так сильно, бесповоротно. Но спрашивать он, конечно же, не будет. Тот все равно не ответит.       — Хён, где ты был два дня?       — Ребенок, ты понимаешь, что лезть носом в чужие дела нельзя? Его и оторвать могут. — съязвил Ким, пытаясь увести этот диалог от неприятной темы, потому что Тэ знает — алкоголь до сих пор в его крови. А это — не есть хорошо.       — Хён, почему ты снова пьешь? Чонгук пытается состроить глаза, как кошак из Шрека, но Тэхён имеет к этому уже иммунитет.       — Даже не надейся, трезвый я тебе никогда не отвечу, а теперь вернись домой, мне не нужна нянька.       — Куда ты? — Гук не унимается, хватая того за локоть, чуть уворачиваясь от тэхёновой лапы. Парень не собирается отпускать напарника в ещё один загул, он нужен на работе, нужен ему, Чонгуку, но это между нами будет секретом.       — Моя ночь только начинается, в отличие от твоей. Малышам спать давно пора. — как же Чона бесит это сравнение с детьми, он ребенок у которого есть сын. Обхохочешься. Он уже мужчина, в конце концов. Когда этот недовольный тип начнёт с ним считаться? Они снова ловят взгляд друг друга, темно-карий буравит антрацитовый, а тот в свою очередь отвечает ему с тем же вызовом. Чонгуку не плевать на Тэсона, но сегодня папа задержится чуточку сильнее, чем было запланировано. Батькина радость ведь простит его за это, правда?..       — Я с тобой.       — Чего?! Нет-нет-нет, что за пиздопляска такая? Не рассчитывали на это, а вот не нужно этих выкрутасов. Тэхёну и так хорошо без всех.

Ему «Одному легче» и спокойнее.

Но Чон Чонгук — не Чон Чонгук, чтобы слушаться своего хёна, поэтому… его ночь тоже только начинается.