О рыцарях, принцессах и прочей шушере

Громкий лебединый крик, наполненный болью и печалью, раздался неподалёку. Эти долины, пышно увитые зеленью лиан, могли скрывать в себе не меньше десятка озёр. Прекрасная гладь одного из них, сверкающая серебром в тихом лунном свете, выплыла из тумана, окутывавшего поля уже многие годы. Над нетрепещущей водной гладью пролетел белоснежный лебедь, оглашавший округу жалобными стонами, и медленно опустился на землю. На берегу озера возвышались развалины древнего дворца из грубого камня, который когда-то был облицован бледно-жёлтыми глазуревыми поверхностями. Сейчас от него остались лишь внешние стены, окружавшие бальный зал, что становилось понятно по, казалось, каменному полу с изящными разводами. Время не тревожило каркас — каменное дерево — он вечно держал форму. Обернувшиеся на громкий звук рыцари с осторожностью направились к развалинам. Всё ближе и ближе они подходили, наблюдая за неведомо откуда взявшимся залом. Ветер гулял среди опустевших обломков. Лишь белоснежные крылья шумели в гнетущей тишине. Пол в бывшем бальном зале был усеян человеческими костями в истлевших нарядах. Тут были и старинные музыканты, от чьих инструментом остались только металлические обломки. Путешественники в кожаных накидках. И множество рыцарей, чьи доспехи не тлели во времени. С дальней стороны зала пол был усыпан рассыпающимися в пыль лебедиными костями. То ли последствия излишне насыщенного обеда, то ли результат кровавого ритуала. Посреди зала на изодранном королевском троне сидел лебедь, но через мгновение он стал прекрасной молодой девушкой с белоснежном платье из лебединых перьев. В тишине девушка встала, обвела рыцарей безумными чёрными глазами и громко закричала: — Мой принц вернулся?! Девушка была одета в старинного покроя балетную пачку с богато украшенным корсажем. Белые пуанты переходили в тонкие изящные ленты, плотно облегающие её тонкие лодыжки. Она встала в пятую позицию, медленно приподнялась на самые кончики пуантов и начала танцевать. Нельзя было с уверенностью отнести это к какому-либо одному виду балета. Она словно повторяла выверенные движения, идеально выученные с давно умершим балетмейстером. Каждый её шаг напоминал плывущего по волнам лебедя, словно она была не человеком, а чем-то иным — более высоким, одухотворённым. Она казалась идеалом девушки, какой только можно представить. Ракаторе вздрогнула и обернулась. Все рыцари как заворожённые смотрели на лебедя. Она действовала сильнее на мужчин, и они не могли сопротивляться. Под нежный шёпот ветра, разбавленного лебедиными вздохами, она спешилась с лошади и подошла ближе к обрыву пола. Эта девушка изобразила себе сцену из обломков былой роскоши. — Кто ты? — Ракаторе негромко позвала её. — Я Одетт… Ты разве не узнаёшь меня, милый Зигфрид? — девушка остановилась и присела в гранд-плие. Сначала она легко касалась себя то у сердца, то вовсе указывала на себя, будто со стороны. Ракаторе это неуловимо что-то напоминало. Девушка выученно двигалась, выученно говорила. Настоящая принцесса — ни грамма личности. — Давай поговорим, я могу помочь тебе. Одетт отшатнулась назад и воздела скрещенные руки к груди и тут же опустила к земле. Но тут же прижала руку к сердцу и указала на рыцарей. На миг в голове возникли сотни балетных уроков, с которых она так старалась сбежать. Но, что она прекрасно помнит — сердце означает любовь, а крест у земли связан со смертью. — Если ты не принц, где, где он?! Одилия, верно, это она похитила моего Зигфрида! Ты Одилия?.. Ракаторе попыталась думать логически. Вот, есть Одетт. Она кричит про какого-то Зигфрида и постоянно указывает на всех рыцарей. Но при этом она показывает жестами, что её любимый погиб. И танцует так идеально, словно к её суставам прикреплены ниточки огромного кукловода. Она не сама танцует, не сама говорит, но жестами она показывает правду. — Не волнуйся, я всего лишь Ракаторе. Я не Зигфрид и не Одилия. Но я помогу тебе. И кто такая эта Одилия? И зачем ей понадобилось красть Зигфрида? — Ты лжёшь! Если танцует Одетт, надо танцевать и Ракаторе. Если одна показывает жестами, должна и другая. Иначе до неё не достучаться. — Я могу доказать свою честность. Кривые деревья, оплетающие развалины, заволновались, словно чувствуя настроение своей хозяйки. Поднялся ветер, ударяющий её в спину и подталкивающий к импровизированной сцене. Туман над рыцарями рассеялся, и они начали оглядываться. Энакин спрыгнул с лошади и бросился к Ракаторе. — Что творится? Куда ты? — он с ужасом оглядывался на кости вокруг Одетт, вращающейся в бесконечных фуэте. — Всё будет хорошо, с ней надо говорить на её языке, — Ракаторе погладила его щёку и чуть поднялась в воздух на недовольном, бушующем порыве ветра. Энакин крепко держал её за руки. Зажмурившись, он отпустил одну руку и поднял два пальца к небесам. — Знай, покуда тебе я верен, душа моя чиста. Так прими же кавалера** — воина двуручного меча!* Клятва рыцаря, клятва жениха. Магия связывала любого, кто прочтёт её, навсегда с избранницей. С одним условием — невеста должна закрепить клятву своей печатью. Устной печатью. Ракаторе взмахнула указательным и средним пальцем, на секунду прижала их к своим губам и тут же к губам Энакина. Бело-золотистые искры, рассыпавшиеся в стороны, утвердили в правильности действий. Древние маги знали про браки по расчёту и оставили девушке право не целовать жениха. Без вреда для рода. Она отпустила вторую руку и в мгновение оказалась на полу бального зала. Самое сложное сейчас — встать с достаточной для балерины грацией. Первая позиция, поклон. Ракаторе осмотрелась. Удивительно, но со стороны Одетт зал выглядел совсем иначе. Украшенные золотом стены, пышные цветы в высоких вазах и несколько десятков стройных юношей на месте истлевших костей. Птичьи кости же на глазах превратились в прекрасных лебедей, и тут же — в таких же красивых девушек. И юноши, и девушки синхронно танцевали вложенные в их головы па. Да и сама Ракаторе изменилась. Она, конечно, надеялась, что со стороны рыцарей она выглядела всё так же, но, видимо, скоро придётся очень многое объяснять. Хотя она даже самой себе не могла объяснить, откуда взялась чёрная бальная пачка, пуанты и жутко украшенный розочками чёрный корсаж. Одетт встала во главе девушек-лебедей и воздела руки ко лбу, будто у неё болела голова. Болезнь головы — конечно, безумие. Ракаторе, вспоминая привычные подпрыгивания в балете, указала на себя, на своё плечо и тут же на Одетт. Дождавшись осмысленного внимания, она продолжила. Прикоснулась пальцами к ушам и обвела всё вокруг. — Я помогу тебе. Расскажи мне, что случилось. Одетт наконец прекратила танцевать и, указав для начала на себя, скрестила руки на груди, ударила себя в живот, после чего указала на девушек, на юношей. — Я убила их. И их. Ракаторе подошла к Одетт правильным балетным шагом на самых кончиках пуантов. Прикоснулась к её руке — холодной, словно лёд. И винтовыми движениями описала окружащее пространство. — Зачем? — Где мой принц? Где мой Зигфрид? — она вновь закричала голосом и принялась крутиться в фуэте, что тут же повторили другие девушки. Через десяток оборотов она успокоилась и вновь смогла изъясняться жестами. Указала на рыцарей, пробежалась чуть в сторону мёртвых Зигфридов и указала на стену. Одетт остановилась и вместе с девушками, рассыпавшимися по залу, принялась весело танцевать. Но замерла среди всеобщего движения. Зигфриды и девушки разбились по парам и медленно пошли навстречу Одетт. Она касалась лица каждого юноши, разбивала пару и указала на девушек. На каждую по очереди. А после на саму себя и протянула руки в сторону юношей. Но выше них, сквозь них. — Он ушёл во время бала. Он возвращается, но с ней — другой девушкой. Я хочу вернуть его. Ракаторе присмотрелась к той стене, за которой, как она помнила, был небольшой лесок, который несколько магических карт требовали обходить всеми силами. Путь к нему перекрывал небольшой ручей. Духи были закреплены в том месте, где погибли. А проклятые не могли переходить через бегущую воду. Ракаторе указала на свою шею и на Одетт. — Верь мне. Спрыгнула со сцены и бросилась к ручью. Приятное тепло в тело напомнило о её плотных брюках и чёрной рубашке. Только пуанты остались на месте. Чёрные сверкающие искрами пуанты, крепко держались на ногах, несмотря на быстрый бег и прыжки. Уже за ручьём Ракаторе ощутила всю их пользу. В любых сапогах здесь можно увязнуть навсегда, но пуанты создавали лёгкое натяжение и не давали провалиться в глубину. Если, конечно, не прекращать танцевать. Вблизи входа на болота виднелись кости, покрытые зеленоватым мхом. Перед смертью принц воткнул меч в близрастущее дерево, и при каждом отливе подземных вод показывался над поверхностью. Рядом с трупом стоял красивый молодой человек с длинными светлыми волосами. Он одет, как и Одетт, в давно устаревшую балетную одежду. — Злодей, ты пришёл убить меня? Никогда! Ракаторе сквозь зубы выругалась. Эти древние балетные страдания очень утомляли. Она встала в третью позицию и, попрыгав на кончиках пуантов, привлекла внимание Зигфрида. Он поклонился. Ракаторе тяжело вздохнула, указала на принца, потом на своё сердце и руку — и сторону развалин замка. Сделал пару прыжков и обвела окружающую пустоту, после чего указала на Зигфрида. — Твоя невеста ищет тебя. Он прижал руки к сердцу и радостно возопил: — Одетт? Она жива? Он мёртв, она проклята. Идеальная пара. Ракаторе яростно фыркнула. Но, хотя бы этот умеет говорить. — Вперёд, любезный. Она тебя ждёт. Он помялся и обошёл вокруг собственного трупа. — Я не могу отойти. Мне не позволено. Конечно, духи не могут отходить от мест своей смерти, а этот ещё и решил, что должен сидеть на одном месте в прямом смысле. Ну, если дух не отходит от своего трупа, то пойдёт за ним. Ракаторе подошла ближе к тому, что раньше было принцем Зигфридом, вытащила меч — вполне качественный, однако — из дерева и засунула в ножны трупу. А сам труп аккуратно схватила за плечи — не надо, чтобы по дороге что-то отвалилась — и потащила к замку. Зигрифд, нудно бубня о каких-то правилах, пошёл за ней ровно в той степени, в которой может пойти дух. Ветер, подчиняющийся Одетт, разбросал все камни с её пути. Зигфрид этому чрезвычайно обрадовался и принялся перечислять все достоинства невесты, включая каждую её вышивку и каждую родинку. Ракаторе тихо ругалась под нос неприличными для принцессы выражениями и тащила труп. Одетт в зале продолжала вытанцовывать всевозможные страстные пируэты, даже не подумав выйти навстречу. Ракаторе бросила труп перед Одетт и вытерла руки о вновь появившуюся балетную пачку. Зигфрид издал одухотворённый стон и бросился перед Одетт на колени и, сжав обеими руками голову, опустил её к самым пуантам Одетт. — Я был дураком! Она прижала руку к его лбу и отвела в сторону, нежно улыбаясь. И как она выбрала, кого трогать — тело без души или духа без тела? Хотя её пальцы не проходили сквозь Зигфрида. Это был её мир, и здесь всё происходило ровно так, как хотела она. — Я прощаю тебя. Он вскочил на ноги и гордо встал пятую позицию. Что-то нравилась им самая неудобная. Модно, что ли, в их времена так было? Он коснулся её лба, указал на себя и отчертил себя от стоящих рядом девушек. Указал на тело, а следом на себя, духа, и на собственный сверкающий камзол. Он взял её руку, прижал к своему лбу и вынул из ножен меч. Из призрачных ножен призрачный меч. — Знай, покуда тебе я верен, душа моя чиста. Так прими же кавалера — воина двуручного меча! Одетт милостиво кивнула, притянула его лицо к себе и нежно поцеловала — закрепила брак устной печатью. Пару секунд казалось, что ничего не происходит, но мягкий свет разошёлся от Одетт и Зигфрида во все стороны, наполняя пространство забытой жизнью. Камни, истёршиеся под гнётом времени, вновь заняли свои места в стенах замка, окружили бальный зал, оставив широкий выход на террасу. Кости юношей и девушек медленно покрылись плотью, наряды вернулись в нормальное состояние. Поняв, что эта история закончилась счастливо, Ракаторе перелезла через балюстраду и спрыгнула прямо в объятья Энакина. — Зачем было клясться? — она взяла его лицо в ладони, но тут же отдёрнула. Не стоит тыкать в людей пальцами, пока она их не продезинфицирует пару десятков раз. — Я боялся, что с тобой что-то случится. Что ты не вернёшься оттуда. С террасы постепенно спускались люди в одеждах разных времён. Рыцари удивлённо на них косились и переговаривались. — Дети мои, — Траун скопировал интонации священника, — супруги новоявленные. Всего один вопрос. Что нам теперь делать с этой толпой?