История и сигареты

      Диван грустно скрипнул, когда его «хозяин» поднялся на ноги. Антон лишь нахмурился и сильнее натянул шапку на уши и лоб, потому что снаружи, как оказалось, дул ужасный ветер, из-за чего парню пришлось возвращаться к его временному месту проживания. Хотя можно ли считать диван, на котором Антон проводит каждую ночь уже как минимум две зимы подряд, временным? Определенно нет, учитывая, что бедная мебель уже настолько долго «прогибалась» под Антоном, что посередине дивана образовалась такая «ямка», в которой можно было лежать, свернувшись калачиком, так, что казалось, будто ты в гамаке, и подушки обволакивают тебя всего. Пружины вышли из строя еще у прошлых хозяев этого дивана, которые из-за лени не донесли его до помойки. Хотя этому Антон был благодарен: такому дрищу было бы гораздо сложнее нести диван с помойки, чем с лестничной площадки первого этажа.       Выйдя наконец под ужасный ветер, Антон поежился, но понял, что было совершенно не холодно, хотя тут правильнее сказать «больше не холодно». Верхняя толстовка тут же была расстегнута, но не снята, потому что было слишком лень делать лишние движения, особенно рано утром.       Дорога была не такой уж и скользкой, а ветер не таким уж и противным. Или просто было не такое уж плохое настроение? На морозе металлические кольца сильно охлаждались и активно забирали тепло у начавших коченеть пальцев, но Антону было все равно. Он был погружен в мысли. Мысли обо всем, в частности Арсении, что так неожиданно вломился в его жизнь.       Ты просто дурак. Он уйдет так же неожиданно, как и пришел. То, что он племянник Аникиной или друг Сережи, его ни к чему не обязывает по отношению к тебе. Сережа гораздо общительнее и интереснее тебя, а от родственников не отказываются. Не строй ложных надежд, я же часть тебя, я же не стану тебе вредить. Я вообще ты сам. Ты просто поехавший и сам с собой разговариваешь, и то, что я тебя доканываю, только твоя заслуга, мой милый. — Ты можешь замолчать? — пробурчал Антон. Портить настроение совершенно не хотелось.       А помнишь, когда ты впервые меня услышал? Помнишь, кто тебе помог послать Иру, которая тебя не любила? — Заткнись! — Парень схватил голову руками и сел на корточки, пытаясь игнорировать навязчивое:       Попробуй меня заткнуть, попробуй, тебе же хуже будет! Не привязываться к людям, помнишь? Знаешь, почему ты не привязываешься? Я не позволяю, а если меня не будет? Тебе разобьют сердце! Тебе же будет хуже! А может ты мелкий пидорас, который влюбляется в первого, кто оказывает тебе внимание, и пол не важен? Ты отвратителен, совершенно понятно, почему такого, как ты, бросил отец.       Антон просто плакал, он не мог избавиться от себя же самого, «голос» прав, от него не убежать и не спрятаться. Беспомощность убивала.       Посмотри на себя! Открой глаза и созерцай! Сидишь на промерзшем асфальте, вокруг ни души, никого. Никто не увидит, зачем ты цирк ломаешь? От кого жалости собрался получать? Зачем притворяешься? Думаешь, кому-то не срать на тебя? Думаешь, кто-то заметит, если ты переедешь? Или в школу перестанешь ходить? Из тебя все только выгоду и стараются получить, не догадываясь, что из нуля, как ты, ничего не извлечешь. — УХОДИ! — истошно закричал Антон, сжимая кулаки, что повторило эхо, отражающееся от стен бетонного подземного перехода. — НЕ ПРИХОДИ НИКОГДА, БЕЗ ТЕБЯ ЛЕГЧЕ!       Ах, легче?       Антон откинулся на стену, нарочно сильно ударяясь затылком о бетон, и просидел так несколько минут, пытаясь отдышаться. Легче не стало, но он больше ничего не чувствовал, только боль в задней части головы. Он не знал, услышит ли противный назойливый голос еще раз. Он не знал, сможет ли прожить без едких комментариев. Он не знал, нужен ли ему голос, он не знал, что такое голос — совесть или рассудок? Он не знал, вернется ли голос так же просто, как ушел? Его просто надо было прогнать? Но парень был свято уверен, что чаще всего «это» право, какие бы ужасные вещи оно не говорило.       Антон глубоко дышал, пытаясь забыть произошедшее только что. Голова была совершенно пустой, как будто ему давили на нее, до того момента, пока черепная коробка не разлетелась на тысячу кусков, как арбуз на прессе. — Анна Николаевна! — вспомнил парень.       Как бы плохо ему ни было, ей надо помогать, ее надо благодарить и делать хоть один процент того, сколько она ему, пусть даже не подозревая, насколько это важно для юноши. Антон не умел любить или отдавать людям тепло, поэтому мог только помогать таскать вещи, печатать бланки и бегать с журналом по школе, чтобы этого не пришлось делать восьмидесятилетней женщине. Банальное уважение или семейная любовь? Антон не хотел признавать, но знал ответ.       Он встряхнул головой, осознавая, что опять об этом думает, и поднялся на ноги. Его тело вмиг почувствовало пробирающий до костей холод и отвратительный запах подземного перехода. Запах бедности и квартиры Антона после очередной пьянки. В голову сразу полезли мысли про суд двухлетней давности, где он выбрал мать, потому что не смог ее бросить в таком состоянии, думая, что сможет ее изменить, сможет в подростковом возрасте убедить взрослую женщину, потерявшую мужа и ребенка, в том, что можно жить дальше без алкоголя и наркотиков. Как он водил ее под дозой в наркодиспансер, а потом дома, когда к матери приходила хоть какая-то ясность сознания, получал за это. Бить своего ребенка — Антон не мог представить, как это возможно, тем более матери. Он поднимался по ступенькам, вспоминая, как один раз его по этим же ступенькам провезли лицом после родительского собрания. Вдох… Выдох… Забыли. Всегда хотелось ее спросить: «А зачем ты меня девять месяцев носила с токсикозом, потом растила пятнадцать, любила, заботилась, чтобы в один день возненавидеть? Зачем ты заставила меня привыкнуть к этому, а потом забрала, все забрала?»       Начало светлеть. Зимой всегда поздно светлеет. Взгляд поднялся на дорогу, где уже потихоньку начинали разъезжать автомобили. Внимание привлекла белая мазда, такая же, как и у его отца. Он купил эту машину сразу после развода и пару раз приезжал к Антону, на Новый год и День рождения, а потом, осознав, что сын его не простит, перестал даже звонить.       Парень его понимал. Новая семья, не хотелось вспоминать все, что было в прошлом: всю темноту, наркотики и «обезумевшего» сына. Не хотелось портить впечатление перед «золотой» женой, блондинкой с добрыми чертами лица, Светланой, которая почти сразу приняла брата Антона как своего сына. Он видел Артема два раза за это время: один раз приехал к отцу попросить денежной помощи, после чего Андрей выставил его, всунув пару пятитысячных купюр. Он тогда не слышал, но Тема спросил папу, почему Антоша живет не с ними, на что отец прогнал брата в свою комнату. С этим вопросом мальчик еще не раз приставал и будет приставать к маме Свете и папе. Антон знал ответ на этот вопрос, знал, что суд постановил одного ребёнка оставить одному родителю, второго — второму, даже не разбираясь в адекватности обоих. Так легче. И Антон ушёл к маме, зная, что восьмилетний мальчик не сможет жить с наркоманкой и с отцом ему будет гораздо лучше. Антон знал, что были еще причины. Знал, что отец бы ему не простил, если бы Антон выбрал его как опекуна и тем самым обрек Тему на страдания с матерью. Знал, что отец бы сказал, что не так его воспитывал, не трусом, который заботится о себе, а воином, который защитит брата от матери. Знал, что Андрей считает его и его мать ненормальными. Знал и ненавидел этого мужчину.       Второй раз он увидел всю чету Шастунов-два выходящими из магазина с огромными пакетами и коляской. В то время Светлана забеременела, судя по круглому животу. Был соблазн начать орать на всю улицу, какой Андрей мудак, как повезло Артему, который живет с золотой ложкой в жопе и спит в теплой кровати в отдельной комнате размером со всю антоновскую квартиру, а не на старом скрипучем диване в парадной. Но парень этого не сделал, потому что, хоть и ненавидел отца, уважал его и был благодарен. Артем был не виноват, что отец взял с собой в светлое будущее его, а не Антона, и парень знал, что его брат очень любил его и поделился бы с Антоном последним куском хлеба. В общем, он не понимал ни одного из своих родителей и любил брата, несмотря ни на что.       Парень понял, что сильно прибавил темпа и был уже в одном квартале от школы, хотя стрелка недавно отошла от цифры шесть.       Теперь он мог нормально думать и никто ему в этом не мешал, это радовало. Особенно отсутствие едких комментариев после каждой его мысли.       Достав из кармана наушники, парень начал их распутывать, пытаясь согреть онемевшие пальцы. В январское утро почти противопоказано ходить без перчаток, но ему ведь правила не писаны? Правила писаны только для богачей. За это Антон и был благодарен Андрею: у Антона настолько ничего не осталось, что он мог делать почти все в этом мире. Мог сам заболеть и сам вылечиться, с горем пополам скрывая от Сережи простуду. Мог ходить вот так, без перчаток, ведь никто не будет ругать. Мог трахаться со всеми подряд, ведь за ним не следят СМИ, правда, препятствием тут служила уже антисоциальность Антона.       Белые проводки наконец поддались, и в ушах послышалось: «Если кто-то что-то от меня хочет, Если кто-то меня достать пытается» — строчки из рандомной песни, кажется «Я люблю людей», иронично… Антон не любил слушать грустные песни, когда ему самому было плохо. Излишней драматичности у парня в такие моменты в настроении не было, но было желание навредить себе, а сделать это он мог и не слушая музыку для тринадцатилеток, разочаровавшихся в любви.       Телефон пиликнул.

Арсений Попов, 06:13: «Доброе, солнышко, до школы подкинуть?»

      С чего это вдруг? Антон поднял руки, пытаясь стрясти рукава ниже, чтобы они не мешали писать, и параллельно набрал ответ: Антон Шастун, 06:14: «Я уже почти там»

Арсений Попов, 06:14: «Ты конечно ранняя пташка. Приходи в библиотеку, помощь нужна будет. Через 10 минут»

Антон Шастун, 06:15: «Я вам в слуги не нанимался»

Арсений Попов, 06:16: «Как и я тебе в няньки, чудо»

Антон Шастун, 06:16: «Все правильно, вас Сережа нанял, дорого берете небось. Или друзьям скидка? Уговорили, помогу, скидочку сделаете? 😘😘😘»

Арсений Попов, 06:17: «Шастун! Сделаю, но на чуть-чуть другие услуги. Но позже, а то ты еще от лифта не отошел»

      Мысленно радуясь своей маленькой победе, Антон переключил трек на Нирвану и чуть ли не побежал в школу. Плохое настроение, как и такие же мысли, как рукой сняло. Пролетая мимо охранника, который видимо еще спал, потому что не кричал на парня из-за отсутствия сменки, он бросил куртку в свой шкафчик и поднялся на последний, пятый, этаж, где была библиотека. Конечно же Арсений еще не приехал, ведь на часах всего без семи минут полседьмого. Антон открыл диалог и пробежался глазами по строчкам.       «Другие услуги», — отдалось этом в голове… С ним… Флиртуют? Невозможно, особенно после лифта.       Боже, зачем он вспомнил тот взгляд.       «Так все, Антон, завязывай, опять твой комплекс «я нужен всем», хватит».       «Солнышко», «ранняя пташка», «чудо» и «дурашка» — Арс был фантазером, столько прозвищ за такой короткий промежуток времени, это надо было иметь много креативности и огромный словарный запас, чем, к сожалению, не обладал Антон.       Чему же он тогда учился на литературе? Это было сложным вопросом, потому что литературу Антон любил, но его детской, да и нынешней мечтой был не журналист и даже не актер, а художник, дизайнер или архитектор. Он ляпнул «актер» в том разговоре с Анной Николаевной не из-за дяди, а из-за того, что хочет работать если не художником, то хотя бы в области искусства. Но в один момент Шастун бросил все, даже мечты об этом… — Давно ждешь? — Из темноты коридора появилась статная фигура. Такого Арсения он на своей памяти (за три встречи) еще не видел. — Не особо. — Нахмурившись, парень понял, что настолько сногсшибательный вид хотелось нарисовать, снова вернувшись к любимому делу. Именно в таком освещении, которого почти нет, именно сейчас, именно с таким мягким выражением лица.       Будучи с собой честным, Антон признавал, что часто прикидывал как можно что-либо нарисовать: потасовки одноклассников, вид из окна или руки своего соседа по парте, — но никогда не рисовал, потому что не возникало желания возвращаться в эти «оковы, которые дают тебе свободу» — так называл рисование его дед по папиной линии, который и внушил (или просто открыл для Антона) любовь к творчеству и художествам. Сейчас хотелось максимально запомнить каждую морщинку, каждый волос, каждую родинку, чтобы потом, быть может, все же взять себя в руки и перенести это на бумагу. Давно такого чувства не было. Так же давно, как не было такого человека, как Арс. Он был особенным, непонятно почему и чем, просто другим, не как все. — Чего застыл? — Попов несколько раз провернул ключ в скважине и зашел в пустую библиотеку, где всегда пахло сыростью и старыми книгами — запах, похожий на запах холстов в художественном магазине. — Так, Антон, завязывай об этом думать, хватит, — пробормотал парень себе под нос. — О чем думать? — сразу же откликнулся Арсений. — О том, какой у вас слух, — передразнил Антон. — Так что нужно делать то? Я заебался стоять без дела. — Распечатать много бланков и отнести их в пятьсот второй. — Мужчина достал из кармана ключи от кабинета и кинул их парню, который поймал связку, тихо матерясь, хоть бросок был и не самым точным. — Мы быстро закончим, я могу потом тебе с твоими делами помочь.       Шестеренки в голове Шастуна начали двигаться, и он вспомнил, что должно было проходить сегодня утром в пятьсот втором кабинете, для чего нужны были бланки. — Вас Анна Николаевна послала пробник проводить? — Антон увидел, как мужчина качнул головой в подтверждающем жесте, и расстроился. Сам не понял почему, но мысль о том, что Анна Николаевна отказалась от проведения пробника по литературе для ее класса и решила не уведомлять об этом Антона была до ужаса обидной. Она говорила, что даст наставления перед работой и в любом случае поддержит, даже если он завалит. Она обещала быть рядом. «Антон, тебя опять наебали». — Тогда я собирался делать то же самое, что и вы сейчас.       После этой фразы он наткнулся на удивленный взгляд, в котором читалось: «Объясни». — Ну, я хотел ей помочь. — Почему именно ты, у вас дежурства что-ли есть? — Не-а, обычно я все такое делаю. Еще есть Оксанка, но она не в классе. Она организует — я работаю.       Еще один удивленный взгляд. — А кто, если не я? Восьмидесятисемилетняя женщина? — Ты поэтому ей сумки носил вчера? — Ну да, я же не могу ее оставить с ними, она же нас с проблемами не оставляет. Как Окс один раз свалила из компании и оставила меня с ее подругами. — Антон поежился. — Я тогда сказал, что она мне больше не любимая женщина, а потом за это еще сидел на педикюре два часа. — Окс — моя одноклассница, — заметил Арс. — Серьезно? Вам двадцать три? — это было странно, но Антон сам не понял почему. — Я думал, вы не пили тогда, чтобы не отходить после похмелья как дед. — Шастун! — В него полетел степлер, который Антон тоже поймал и запустил обратно. — Да, и тетушке я не помог, потому что сам старый. — Именно, — смеялся Шаст. — Антош, — произнес Арсений очень мягким успокаивающим голосом. — Ты же понимаешь, что не должен делать все это? — Должен, Арс, — Шастун резко посерьезнел, хмурясь, — я не могу получить что-то от людей, а потом не дать ничего взамен. — Антон прикусил язык и осознал, что сейчас сказал, то, что нельзя было говорить: нельзя открывать себя.       Что-то он расслабился с этим Поповым. Парень прикоснулся к своим губам, будто это сказал не он, а кто-то другой, будто его губы жили своей жизнью. Он с опаской поднял взгляд на мужчину, ожидая смешка или ругани, был готов к такой реакции, был готов обнажить иголки. Но даже намека на что-то такое не было. Арсений смотрел с сожалением и теплотой. — Иди сюда. — Руки, обтянутые тканью белой рубашки, разомкнусь в пригласительном жесте.       Антон покачал головой. Он и так сказал слишком много, пусть даже и не сотую часть, но впустить Арсения в свою голову, позволить занять еще и свои мысли Антон не мог. Он не сдвинулся с места, виновато смотря на мужчину.       Тогда последний поднялся и, несколькими шагами сократив расстояние между их телами, прижал парня к себе. Так сильно, что кости начали трещать. Обнял и не отпускал. Антон не стал возражать, дал сломать свою броню (или ребро), стену, которую строил годами для защиты от других людей. Но от Арсения не нужно защищаться, верно? Об этом определённо точно нужно подумать… Не сейчас, вечером. Он положил голову на крепкое плечо и носом уткнулся в шею, от которой исходил приятный мужской аромат — не одеколона, а именно мужского тела. Руки сомкнулись за спиной Арса — Антон доверил ему себя полностью, что несвойственно не только типу личности Шастуна, но и самому Шастуну, который всех посылал и крыл буями… и хуями, конечно, тоже. — Я не представляю, но догадываюсь, что ты сейчас мне позволяешь, и насколько это важно для тебя… Но, спасибо, слышишь? — Слегка отстранившись, Арсений заглянул в зеленые глаза. — Ты разрешишь попробовать тебе помочь? — Я не знаю, — прохрипел Антон. Он правда не знал. Мужчину не хотелось обижать отказом, даже если это было самым логичным и рациональным ответом, учитывая, что Антон не пускал никого в свою голову. Но первая фраза выбила парня из колеи. Ему никогда не говорили, что его понимают. Что он дурак и поехавший — да, а что кто-то может встать в его положение и постараться понять — нет. — Я подожду. — Арс еще сильнее прижал к себе парня, при виде которого хотелось встать стеной и никому не давать трогать свое чудо. Такие чувства он испытывал при виде ее дочери. Даже не такие, это нельзя сравнивать: он Антона знает всего несколько суток. Это же не значит, что так неправильно? Можно же просто хотеть оберегать. — Я подожду сколько тебе нужно.       Отстранившись еще раз, Арсений пристально посмотрел на лицо Антона, пытаясь понять что-то. Он дотянулся до выключателя лампы, второй рукой все еще прижимая парня к себе. Наконец включив ее, Арс даже не поморщился от резко появившегося света. Он провел рукой по переносице Антона, которая, как оказалось, припухла и отозвалась тупой болью. — Ты холод хоть прикладывал? Получив отрицательный ответ, мужчина подошел к окну и открыл его, зачерпнув ладонью горсть снега. — Не… Не, не, не нужно. — Антон попятился к стеллажам. — Я лучше потерплю. — Еще как нужно. — Арсений наступал, буравя парня таким хитрым и решительным взглядом, что хотелось убежать: к добру это явно не приведет. Когда Антон уперся худыми бедрами в столешницу, а Арсений приблизился уже почти вплотную, парень запрыгнул на нее и начал отползать, но его поймали. — Как маленький, ей-богу.       Нос обожгло холодом, а через несколько секунд стало слишком приятно. Отек, который не давал нормально дышать всю ночь и часть утра, медленно спадал, и ноздри раздулись в порыве захватить как можно больше воздуха. Но в полной мере насладиться воздухом ему не дали, потому что дверь распахнулась, и в библиотеку влетел раскрасневшийся Матвиенко, который при виде Арса, стоящего между ног Антона и закрывающего тело Шастуна так, что не видно, чем они там занимались, взвыл. — Я называл тебя пидором не имея в виду того, что ты гей! — Явно обращено Арсу. — Ты почему моих учеников совращаешь?       Попов усмехнулся и повернул голову к вошедшему другу. — Я был бы не против, но, пока у него нос не заживет, речи ни о каком гействе идти не может. — Арс продемонстрировал Сереже красный раздутый нос его «брата» и усмехнулся от резкой смены выражения лица Матвиенко. — Шастун, твою нахер, как ты умудрился-то? — Сережа оттолкнул от Антона друга и пальцами, даже не думая, что первому будет больно, ощупал нос.       Парень перевел взгляд за плечо Матвиенко, а там был Арсений, который, приложив палец к губам в жесте «молчи», резко оттянул ворот толстовки друга и кинул туда снег. Через несколько миллисекунд библиотеку наполнил полукрик-полустон Матвиенко, скачущего по всей комнате и чудом не налетающего на полки и столы. — Друга забрал, а теперь хочешь меня на стоны развести? — возмутился Матвиенко, отступая к окну и за спиной набирая снега из открытого окна. — Пидор ты окаянный. — Да, я всех в мире заражу своей гейской болезнью… Буэ-э. — Мужчина спародировал звуки, которые издают зомби, чем вызвал смех Антона.       Парень просто смеялся. Опять веяло семейной атмосферой. Парень совершенно ничего не слышал, даже не чувствовал боли, он просто улыбался, наблюдая за двумя мужчинами-им-больше-двадцати-лет-напомню, которые кидались маленькими комочками снега. — Словно дети, ей-богу… — Почему дети сразу? — Мокрые, красные, но улыбающиеся парни цеплялись друг за друга, но все равно услышали случайно произнесенную вслух мысль Антона, а после реплики Арса и вовсе оба повалились на пол. Закатив глаза, парень спрыгнул со стола и пошел разбирать кучу из ног и рук.       Когда мужчины были уже на ногах, а Антон убедился, что оба живы и здоровы, все трое дружно вспомнили про пробник и, забыв все остальное, начали судорожно печатать бланки и задания и бегать из библиотеки в кабинет, а затем обратно со скоростью Флэша.