История и сигареты

      Попробуйте нормально написать пробник сочинения по русскому, думая, что это будет литература. Антон вот решил попробовать, потому что выбора у него не было, ведь как только Арсений объявил: — Итак, я уже прекрасно ознакомился с вашими знаниями матерного русского языка, поэтому могу надеяться, что знания обычного-русского-для-простых-смертных вас не покинули. Удачи! — И начал раздавать бланки, Шаст проматерился про себя. Ну, поздно пить боржоми, когда сидишь на пробнике по русскому — эту боржоми надо просто вылить в сочинение. — Да, у вас там темы, а не тексты, так что это просто никому не нужные шестьдесят семь сочинений, которые проверяют ваше умение мыслить и пользоваться родным языком. — В классе послышалось разочарованное улюлюканье: все могли поспать лишние несколько часов, вместо этой бесполезной параши.       Учитывая, что надо будет анализировать текст, а тут даны только темы и уже сложно — кому-то пизда — явно не Арсу или Сереге, которые уже отмучались. Хоть формат заданий Антон знал, уже достижение.       Попробуйте понять, что составители имели в виду, когда хотели, чтобы выпускники написали им сочинение на темы: «Забвению не подлежит», «Я и другие», «Время перемен», «Разговор с собой», «Между прошлым и будущим: портрет моего поколения». Если у вас получится, респект от Антона.       «Забвению не подлежит… Автор, что ты курил? Мы в каком веке живем? В забвенном?»       Впрочем, Антон плевал на сложные словечки и просто выбрал «Я и другие» — самое понятное и мало слов. Хотя бы не «Между прошлым и будущим: портрет моего поколения» и на том спасибо. Перед парнем лежал чистый лист, черновик. В направлении его стола шел Арс, видимо просто проверяя наличие шпаргалок, надо было что-то написать.       «Между мной и другими нет никаких отношений». Попов усмехнулся, прочитав это на абсолютно чистом листе, и укоризненно посмотрел мальчику в глаза, поймав ответный взгляд. Шастун долго не прерывал контакт, будто размышляя о чем то, по крайней мере, находился он явно не тут, как вдруг резко вернулся в исходное положение и начал усердно что-то писать — видимо, мысль пришла.       Арс усмехнулся и пошел обратно за учительский стол, где Матвиенко уже втихую раздавал карты. Ведь почему-то на время пробника, который даже не был адекватным пробником, заставили сдать телефоны не только детей, но и самих проводящих. Как будто двадцатитрехлетние организаторы будут помогать выпускникам, а не ржать с них и их попыток списать. Обстебут не по-детски, потому что сами недавно писали то же самое. Бросив еще один взгляд на зеленоглазого, Арсений удивился, потому что тот все еще что-то писал. Вряд ли что-то правильное и на нормальное количество баллов, потому что Шастун — это Шастун, он шел на пробник по литературе, а не какую-то ненужную херню по русскому.       Желание Павла Алексеевича проверить грамотность выпускников таким образом нельзя было порицать. Ведь, скажи он им, что это просто внеплановая работа, которая даже не влияет на итоговую оценку, пришло бы от силы человек четырнадцать из шестидесяти семи учеников.       Работы подавляющее большинство, а конкретно шестьдесят три человека, сдали через час, а не заявленные три часа пятьдесят пять минут. Еще через тридцать минут сдали все, кроме Шастуна. — Гони сотку. — Услышав звук ужасного будильника, Антон поднял голову, чтобы понять, что происходит. — Лох ты, Серега, зря в своего племяша не верил. — Не племяш он мне, — пробурчал Матвиенко, доставая из кармана бумажник и обращая взгляд на ученика. — Ты не мог написать хуйню какую-нибудь и сдать за час, а? Я сотку проспорил. — Вы на меня поспорили? — возмутился Шастун. — Да, Шаст, и я с самого начала говорил, что ты молодец и будешь долго писать. — Хуйссать, — передразнил Сережа. — Ай-яй-яй Сергей. — Зашедший в кабинет Добровольский погрозил армянину пальцем. — Такие ошибки в присутствии живого, между прочим, учителя русского языка делать! Хуем ссать, следи за падежом.       Шаст спрятал глаза в лист и продолжил писать. Сто пятьдесят слов тут, кажется, есть, да кому он врет, тут все триста есть, только вот половину Антон не помнил, ибо писал первое, что приходило в голову. А в голову приходит только Арс…       Так, это нельзя сдавать. Шаст опустил взгляд на лист и пробежался по рандомным двум строчкам.       «Верить ли человеку, если он единственный проявляет к тебе внимание? Очевидно, ответом на этот вопрос будет: «Нет, это глупо». Действительно, если человек хочет втереться в доверие и подставить тебя, доверять ему будет глупо, но вдруг, этот самый человек станет всем для тебя через некоторое время? Тогда ты упускаешь свой шанс…»       Господи, как очевидно, что это про Арсения. Но сочинения не он будет проверять? Не он же?       Павел Алексеевич вряд ли такую важную штуку, как пробник, кому-то доверит. И пусть: лучше, чтобы это безобразие увидело максимально мало людей. Сдавать все равно придется.       Перепроверять Антон, конечно, не собирался. Зачем ему? Он уже собрался вставать с места. В голову так некстати пришло воспоминание: «— Ахахаха, Антон, ты так тут описываешь свою любовь ко мне! — Ира лежала на застеленной мягким покрывалом кровати и читала какой-то блокнот. — Ир, — обиженно пропел Антон. — Правда так понятно, что это про тебя, а не про Лену из соседнего подъезда? — Ты тут прямо пишешь: «Правда ли можно любить друга детства не как друга?» Любишь Димку или Сережу? Не думаю, что ты гей. Остаюсь я. Метод исключения. — И что скажешь? — Парень аккуратно поднял взгляд на девушку. — Скажу, что я тоже это чувствую… А еще, что ты совершенно не умеешь врать».       Антону этого было достаточно. Добровольский все поймет, Антон не умеет скрывать что-то, а тем более врать. Анна Николаевна точно это прочитает, она точно не одобрит такие мысли, тем более о ее племяннике. Его раскроют, точно раскроют. А потом отправят в какую-нибудь колонию для психбольных. Хотя ему там самое место. Кто его за руку тянул такое писать?       Парень зачеркнул огромным количеством линий все, что только что написал, и оставил одну фразу:       «У меня напряженные отношения с людьми. Думаю, они этого заслуживают.» Сдал листы и до того, как ему успели что-то сказать, вылетел из кабинета. Звонка с третьего урока еще не было, поэтому можно было спокойно зайти перекурить. Сейчас это было нужно как никогда. Да уж, еще один настолько опрометчивый поступок, как фактически признание в чувствах, которых Антон сам ещё не осознал, но понимал на подкорке головного мозга, что они есть и ими нельзя пренебрегать, через сочинение, нельзя было себе позволять. Тем более, Анна Николаевна сразу запретила бы им общаться: она не хотела бы, чтобы Антон кому-то так слепо доверял, не хотела, чтобы ее племянник общался с кем-то наподобие Антона. А доверять хотелось, до слез. Он не писал это с целью рассказать обо всем, но Павел Алексеевич именно так бы и воспринял. Любой бы так понял. Ни у кого из преподавателей нет проблем в общении с людьми, поэтому Антона бы не понял никто. Почти никто…       Старая Ира поняла бы. Димка бы понял. Сережа бы просто выслушал. Арс… Про Попова сейчас хотелось думать меньше всего.       Антон должен быть осторожным, если хочет жить. Если хочет любить и быть любимым. Он может сказать то, что думает так, что другие поймут по-другому. Так уже было, ему хватило, спасибо. — Эй, — в туалет кто-то зашел, видимо младший: на пятом этаже почти все кабинеты для началки. — Ты тут? — Смотря кого ты ищешь. — Антон даже не выкинул сигарету. — Тебя, — выдохнул Арсений, открывая дверь шире. — Тебе, как преподу, тут нельзя быть, в курсе? — Почему, может я тоже покурить хочу? — А ты куришь? — усмехнулся Шастун. — Шаст, давай я не буду разводить тебя на бесполезный разговор о сигаретах и причинах, почему мы оба гробим себя. — Достав пачку, Арсений действительно закурил. Красные Мальборо, ну конечно. — Почему ты все зачеркнул? — По-моему, отличная тема. Я вот гроблю себя, чтобы… — не хотелось продолжать фразу словом «умереть». — Вы читали? — Нет, но прошу твоего разрешения. — Если зачеркнул, значит были причины, — отмахнулся парень, доставая еще одну сигарету. — Вы психолог, что так хотите помочь мне?       Арсений сверлил его поповским взглядом. Шаст не знал, как сказать по-другому. Так смотреть умел только Арсений. Хотелось выложить все, что хотел слышать Арс. — Добровольский злится, он как только…

Сергей Матвиенко, 09:34: «Воля в ярости: у тебя хороший текст, а ты его так испоганил, что проверять вообще не айс»

— Понимаешь, что это просто нужно для грамматики, на смысл… — Арс все время что-то говорил, чего именно Антон не слышал и прервал преподавателя, начиная злиться. — Суки, — процедил он. — Делайте с текстом что хотите, раз вам на то, что он зачеркнут, похуй. Дневник ещё могу показать, надо?       Бросив окурок в унитаз, Шастун развернулся на пятках и пошел прочь от этих людей. Как он и подозревал, хрен кто будет уважать твой выбор и твое личное пространство. Ну и похуй. Гнев — тоже эмоция. Как там этот психолог говорил? Лучше любые эмоции, чем их отсутствие. Опять ужасное чувство, будто ты весь липкий, и все с тебя смеются. Почему так сложно понять, что у людей есть личное пространство? Да, никто не думал, что он в школьном сочинении будет выкладывать душу, но зачем смотреть то, что тебя просят не смотреть. Или то, что часть текста зачеркнута, шутка? Попытка насолить преподам? Что? Почему стоило нарушать эту грань? Антон просто ненавидел людей, которые суют нос не в свое дело, особенно сейчас, когда это могло обернуться плохими последствиями.       Главным минусом курилки было то, что она далеко от лестницы, пришлось бы пройти мимо огромного кабинета, где бы его точно стопанул Добровольский. Вариант возвращаться в курилку и лезть через окно на пожарную лестницу отпадал из-за Арсения. По-другому не выйдешь. — Эй, Шастун, — послышалось за спиной. — Стой.       Пиздец котенку. Ну все, теперь это ебучее сочинение реально будет признанием Попову, а его, как маленького мальчика, отчитают, потому что на проверку явно ушло много сил для разбора этих каракуль. Парень аккуратно обернулся и приторно улыбнулся Павлу Алексеевичу, который направлялся ровно к нему. — Держи свое безобразие. — Листочек с цифрой четыре оказался в окольцованных руках. — Почему 4? — Антон искренне не понял, ибо на обоих листах А4 была одна-единственная красная пометка. — Ну, в своей неебически остроумной фразе ты допустил одну описку — минус балл. — Парень все еще ничего не понимал и тупо пялился на учителя. — Тупая ошибка, согласен. — Вы проверяли одну фразу? — А ты думаешь, я буду в твоей белиберде замалеванной разбираться? — Добровольский усмехнулся и, обогнув парня, почти скрылся в дверях библиотеки. — А как же не материться при учениках? — вдруг откликнулся Антон.       Павел Алексеевич лишь улыбнулся, что не ускользнуло от острого зрения Шастуна. Хотя не такого уж и острого — минус один и минус полтора на глазах не мешали жить, но противно размывали картинку. А может, Добровольский и вовсе не улыбался. Это уже не так важно.       Усмехнувшись, парень еще раз посмотрел на бумагу. Четверка. Не тройка и не двойка, хотя Добровольский точно мог снизить за объем текста. Антон не был отличником, потому что не парился из-за домашних заданий и всего такого. Он мог преуспеть во многих направлениях, если бы не всепоглощающая лень. Макулатура оказалась на подоконнике текстом вниз, чтобы никто не обратил внимание на почти сливающиеся с подоконником листы.       Зря он опять волновался. Может, люди не такие уж и плохие, как ему показалось сначала? Может, надо попробовать верить им? Вроде все уж не и такие плохие?       Антон покрутил часы в руках и решил забить на сегодняшние уроки. Физика с биологией не пригодятся соцгумам. Тем более, учителя потребуют домашку, которую парень даже с трудом не может вспомнить. Решение было принято, куртки не было, а обе толстовки были уже не парне. Осталось пройти мимо охранника, которого, скорее всего, не было на рабочем месте. С такими мыслями парень оказался у лестницы. На телефон пришло сообщение, о чем парня оповестила вибрация. От значка «Вконтакте» на дисплее и спрятанного под баннером сообщения Антона прошиб пот. Только один человек писал ему в ВК. Писал пару раз, а уже такая реакция на сообщения.       Это явно что-то ненормальное, особенно пялиться на иконку приложения около минуты. Глупо улыбнувшись, Антон смахнул экран блокировки и не сразу решился зайти в приложение. Ненормальная реакция.

Арсений Попов, 09:43: «Ты идешь на уроки?»

Антон Шастун, 09:45: «Ты в состоянии догадаться»

Арсений Попов, 09:45: «Жди у ворот»

      Антон пожал плечами и вприпрыжку спустился с пятого этажа. Люди, которые придумали лестницы и здания больше, чем в два этажа, — изверги. Пройти мимо охранника не составило особого труда, потому что тот опять клеился к уборщице, которая больше походила на гоблина, чем на человека. Вдохнув морозный воздух, Антон прикрыл глаза, но движение не остановил. А зря: с его координацией это было опасно.       Что бы сказала Анна Николаевна про его поступки и мысли? Он прогуляет целый день школы, он фактически не написал пробник, мысленно оскорбляет людей и матерится. Экая благодарность — делать ровно то, что его просили не делать. Не просто запретили, а объяснили, почему не стоит, и мягко намекнули, что это расстраивает. Антон просто ужасный человек. Но сейчас не стоило об этом думать: пожалеет обо всех поступках он вечером. Кажется, вместо внутреннего голоса теперь сам парень упрекал себя. Об этом тоже стоило подумать. — Садись. — Белый Лексус издал характерный сигнал и моргнул фарами.       Антон открыл переднюю дверь и сел на кожаное кресло. Он уже был тут, сидел на кожаной обивке и вдыхал едкий аромат кофе с лавандой, но не на переднем сидении. С переднего сидения все выглядело по-другому. Ты будто парил над дорогой — не высота птичьего полета, но все равно. Взгляд зацепился за руль, по которому изящные пальцы постукивали, выворачивая руль, чтобы выехать со двора. Черные скини, того же цвета бомбер и белая рубашка, застегнутая на все пуговицы. Ну граф, попавший в современность, ничего не скажешь. — И куда мы едем? — наконец подал голос парень. — В травмпункт, — совершенно спокойно отозвался Попов, словно возил подростков с разбитым носом в больницу каждый день.       Антон насторожился: теперь он сидел как на иголках, все мышцы вдруг стали как натянутая струна. — Чего напрягся, больниц боишься? — усмехнулся водитель. — Ничего я не боюсь, — соврал Антон, — просто неожиданно. — Ага, поэтому ты как осиновый лист на ветру. — Антон начал паниковать, пытаясь нацепить маску безразличия. — Ну ты че, все хорошо же, посмотрят твой прекрасный носик и все. — Рука Арсения опустилась на коленку парня, отчего тот еще сильнее напрягся, насколько это позволяло его состояние. Он покосился на тонкие и длинные пальцы, которые не выглядели грубыми даже из-за размеров ладони. Антоновское колено Арс мог обхватить большим и средним пальцем. Тут уже не решишь: у Попова слишком большие руки или у Шастуна слишком тонкие колени. — Не боюсь я, мне домой надо, — и, помолчав, добавил. — И ничего у меня не прекрасный носик. — Аккуратный и милый, только чуть-чуть распухший. — Арсений умилялся с парня. — И родинка…       Антон честно не слушал, точнее, он слышал, но не пытался осмысливать слова, потому что завороженно наблюдал за пальцами, которые аккуратно соскользнули с его колена на ручку коробки передач. Которые просто постукивали по рулю в такт непонятно когда включенной песни, которые вращали его туда-сюда. Да, в таком состоянии Антон все еще думал о своих фетишах. А руки Арсения явно были одним из них. — Приехали, мелкий. — Арсений щелкнул по носу засмотревшегося Шастуна. — Ай, за что? — Следом последовали саечка за испуг и саечка за невежливость. Или как-то так, потому что Антон опять не слушал. Большая светящаяся надпись «травмпункт» не давала покоя: воспоминания так и норовили нахлынуть с новой силой, впечатывая Антона в мокрый от снега асфальт, заставив раствориться в компоте из песка, соли для растапливания снега и самой воде. — Давай-давай. — Попов подтолкнул его к разъезжающимся дверям и налетел на кого-то. — Дима, мы как раз к тебе.       Еще один важный персонаж этой истории — Дима Позов, давний знакомый Антона, который помогал с глубокими ранами, а, точнее, почти регулярно зашивал их. Его руки для Антона были на вес золота, иначе и на лице, и на руках, и на ногах — везде были бы шрамы. Глупые белые полоски, оставленные матерью. — Арсений? — Сероволосый пожал руку коллеге и еще больше удивился, увидев парня подле него. — Шаст?! — Собственной персоной, — ответил за него Арсений. — Нос разбил.       Дима смерил подростка изучающим взглядом. — О том, почему ты его привез, я потом узнаю… — Запястье Антона было цепко схвачено. — Сиди, подлатаем, не впервой.       Арсений бросил последний непонимающий взгляд на удаляющихся доктора и пациента. — Он тебя так? — с сочувствием спросил Дима. — Что? — До Антона не сразу дошел смысл его слов. — Боже, нет, не он конечно, с чего такие мысли? — Да, когда он с Аленой только жить начал, он злился постоянно на все ее выкрутасы, но не бил ее никогда. Сережу ударил однажды: тогда они приехали ко мне, он только тогда приводил кого-то с собой, а не приехал из-за сбитых костяшек. Думаю, он рассказывал тебе, раз с тобой возится. — Нет, — отрезал Антон. Внутри зарождалось поганое едкое чувство, на которое парень не имел права, но слова все же вырвались наружу. — Кто такая Алена? — излишне резко и с отвращением в голосе спросил Шаст. — Жена его. Судя по тому, что он сейчас тут, уже бывшая. — Дима задумчиво смачивал вату в перекиси, прежде чем приложить к распухшему носу. — Мать? — Что? — Мысли Антона занимала одна-единственная женщина, хотя, скорее, девушка по фамилии Попова. Почему Арсений не рассказал? Сколько ему лет, если он женат? Есть ли у него на странице фотки с ней? Есть ли у них дети? Почему он не рассказал? — Нос разбила. — Из размышлений его опять вырвал Дима. — А, нет, телефон упал. — Позов явно не поверил, ну и черт с ним. — Ты же знаешь, что всегда можешь приехать? — Шаст зашипел из-за того, что пластырь и бинты стягивали плоть не самым приятным образом. — Катя тебя давно не видела, она будет рада. — Знаю, Дим, но не приеду: экзамены на носу, сам понимаешь. — Экзамены жизни. Закончи школу и не вскрой вены. Почему Антон к этому так относится? Не смешно же ни капли. — Она обещала твои любимые трубочки напечь. — Не, мне не пятнадцать, чтобы на такое вестись. — Как знаешь… — Дима снял перчатки, забавно щелкая ими. — Все, скоро как новенький будешь. — Спасибо, Димас, что бы я без тебя делал. — Шаст спрыгнул с кушетки и пожал доктору руку. — Я пойду, а то Арс свалил уже, а мне домой и в магаз надо до темноты забежать.       Антон ободряюще улыбнулся и продолжил: — Сможешь меня через черный вывести? А то нет желания оббегать всю больницу. — А Арс знает? — Да, он написал, что свалил еще минут пять назад.       Дима хмыкнул: видимо он совсем не знал своего некогда близкого друга. Никогда Попов не оставлял своих «подопечных» вот так в больнице. Люди меняются, Дим. Алёна тем более… Эта женщина ему не нравилась: всегда все под себя переделывала, видимо Арс не исключение.       Вот и последний коридор перед выходом, а Шастуна он увидит нескоро. — Ты прям так пойдешь? — Банальный вопрос, но Антон должен знать, что Диме не плевать. — Да, Дим, все ок, щас автобус поймаю, не парься. — Шаст закутался в обе толстовки и шарф. — Давай, пиши как дома будешь! — Поз приложил карту к двери, и она открылась, пуская морозный воздух в помещение. — Хорошо, — спрятав нос в воротники, отозвался Антон и пошел навстречу жуткой метели.       Позов совсем не знал не только Попова, но и Шастуна. Он всегда думал, что мальчик излишне драматичен, у него в жизни все всегда плохо, а тут он сам все рассказал, о чем Дима спрашивал, сам добирается и не расстраивается, что кто-то его опять не подождал.       Кажется, он шел сдавать карты в регистратуру, потому что медсестра Маша отпросилась. Это третий отгул за месяц, надо что-то делать. Завернув в кабинет, где Дима мучал Шастуна, он нашел карты на столе, и взгляд упал на первую: «Алёна Попова». Интересное совпадение.       В это время сам парень шел куда-то, куда конкретно он не засек. Огни города горели прямо перед ним, но были далеко. По трассе нельзя было идти, потому что могли заметить, а из леса веяло холодом. Приходилось выбирать. Кто вообще придумывает травмпункты за городом? И почему Дима устроился работать так далеко. На остановку, которая была в нескольких метрах от Антона, приехал автобус. Шаст шмыгнул злосчастным носом, который был забит и забирал возможность нормально дышать, и полез в карман. Конечно, купюр там не было. Были ровно три монеты, которых бы не хватило на проезд, но это ничего — завтра урок с Алисой. Зарядки на телефоне было еще много, поэтому можно было спокойно включить геолокацию, только пока незачем, все равно дороги две — либо вперед, к городу, либо назад, к больнице. Выбор очевиден.       Что, как тебе без меня живется? Начал доверять людям? Чем это обернулось? Антошенька, не можешь без меня.       Он вернулся.       Алена Попова. Хорошо звучит, правда? Еще и Дима ее лечит. Он соврал тебе, что она «судя по всему уже бывшая». Если у него карта, значит он ее лечил и знал, что нихера не бывшая, а тебе соврал, эдакий друг! А ты что, ревнуешь? А ты имеешь такое право? Я тебе всегда помогу, тебе сделали больно без меня.       Антон игнорировал, потому что понимал, что рано или поздно он заткнется. Хватит уже, по нему правда плачет психиатрия. Ему не больно, просто в животе огромная дыра и обида, смешанная с опустошенностью. На другой стороне дороги к городу пронесся белый Лексус, прямо как у Арсения. Гад. Его нельзя винить — его выбор. Но на душе все равно скребли кошки. Он не ненавидел Арсения… Он не имел на это права.       На экране телефона высветилось лаконичное «Поз». — Да Дим? — Антон был уверен, что это просто беспокойство из-за того, что он не написал из дома. — Антон Шастун, не думай, что тебе не попадет за твои выходки, — послышался голос Арсения. Парень машинально убрал телефон от уха. — Ты поступил максимально безответственно, но сейчас ты должен скинуть мне свое расположение, потому что в твоей квартире полиция.       Антон бросил трубку. Полиция. Мама.