Неспящие в Кеттердаме

«Позвони, когда выйдешь из душа». Сообщение от Алины так и висит в оповещениях непрочитанным. Это какой-то отдельный, ни на что не похожий вид удовольствия – нажимать кнопку блокировки и всякий раз находить на вспыхивающем экране знак ее внимания. Даже теперь, спустя почти десять лет брака. Особенно теперь. Кириган рассеянно орудует полотенцем, приводя мокрые волосы в состояние ежиных иголок. Единственный в доме фен по привычке увезла с собой Алина. Та самая Алина, которая прекрасно знает, куда Александр, переступив порог их убежища, поползет первым делом. В ванную, смыть с себя вонь антисептиков и смерти. Смыть любую вонь, оставляя ее там, за пределами. До завтра, до конца недели – до тех пор, пока ему не придется снова выйти наружу. Расставание с женой по-прежнему вызывает у него дискомфорт. Необходимость изменять ей с работой – почти физическое неудобство. Нет, Александр как человек прогрессивный не имеет ничего против хобби, несовпадений во взглядах, желаниях и в принципе личных границ. Свобода – это святое. При условии, что его драгоценная Алина не покинет пределов досягаемости. – Дай тебе волю, и ты меня к себе наручниками прикуешь, – пожаловалась Алина, когда их скоропалительному супружеству исполнилось полгода. – Спасибо, что не к батарее! Это прогресс, согласись? Глядишь, со временем удастся и по магазинам с подругами прошвырнуться так, чтобы ты весь не исчесался. Кириган нежно поцеловал жену в висок и напомнил, что благодаря ему у нее нет подруг. Их не было и раньше, он лишь помог отсеять тех, кто занимал сие почетное место по недоразумению. Алина загадочно улыбнулась в ответ, а на следующее утро он проснулся, не обнаружив ни жены, ни ее документов, ни денег, которые мадам Кириган вероломно прятала в небольшом импровизированном тайнике, о чем Александру знать, разумеется, не полагалось. Это был третий ее побег. Они встретились тем же вечером, в романтической обстановке Большого центрального вокзала Кеттердама. Надвинув на лоб козырек нелепой клетчатой «хулиганки» (его жена питала необъяснимую страсть к уродливым вещам, даже будучи в бегах), Алина грела озябшие ладони о пластиковый стаканчик с облепиховым чаем и ждала поезд, который обещал увезти ее в Белендт. «Блажен, кто верует. Тепло ему на свете. Правда, сейчас о тебе этого не скажешь». Он ускорил шаг, неотвратимо приближаясь к одинокой фигурке у края платформы. «Не уеду, так спрыгну», – в этом вся Алина-больше-не-Старкова. Прибить бы ее за такое, но увы. Она вздрогнула, когда на плечи легло мужское пальто. Но не обернулась. Упрямо отпила из своего стаканчика в попытке скрыть дрожь – и зашипела, обжегшись. Глупая девочка. – Как ты меня нашел? – хриплый шепот с легкостью вспарывает гомон окружающих их людей. Других для него не существует. Особенно когда небритый подбородок так правильно ложится в ямку между ее плечом и шеей. Какие еще доказательства тебе нужны, дорогая? – Как и всегда, – шепчет Александр, и Алина обреченно жмется к нему. – Сердце?.. – с истеричным смешком. – ...подсказало. Поехали домой, любовь моя. Ты совсем замерзла. Его рука бережно обвила ее немного располневшую талию, обрисовывая тем самым контур округлившегося живота, почти незаметного под слоями зимней одежды. Когда Алина все-таки решается встретить взгляд мужа, в ее шоколадно-карих глазах наравне со злостью и внутренней борьбой плещется облегчение. Она дитя своего безумного времени сильных и независимых. Ей не положено благодарить человека, который при необходимости молча перебросит упирающееся тельце через плечо и унесет в направлении дома. Ей не пристало. Однако Алина благодарит. И когда считанные минуты спустя ее поставят на четвереньки, предварительно отрегулировав отопление, – будет подмахивать и пытаться сдерживать неприлично томные в ее положении стоны исключительно с благодарностью. Что бы ни происходило между ними, Александр не позволял себе войти в жену, пока не та не становилась достаточно к нему готовой. А вот невеста, бывало, напрашивалась. Маленькая... невыносимая... – Разве тебе плохо со мной? – нашептывает он, коварно замедляя темп. Алина слишком поглощена ощущениями, чтобы сразу это заметить. – Не-ет... хорошо... С тобой, – она выстанывает «тобой» особенно протяжно. – Ох, пожалуйста! Ее тугое нутро, распаленное и податливое, вторит этим стонам слабыми конвульсиями. – Очень хорошо? – настаивает Александр. – Да, да, да, да, – твердит она, как сама не своя. – Тогда почему убегаешь? Расскажи мне, любимая. – Пожалуйста, быстрее... Саша! Одним плавным движением он насаживает жену на себя до предела и удерживает, не позволяя ни податься вперед, как ей больше всего хочется, ни соскользнуть. Попка Алины пару раз протестующе шлепает его по животу, но эти движения, такие нежные в своей беспомощности, быстро стихают. «Да, солнышко, и этим жалобным мычанием меня тоже не размягчить». – Прежде чем ты кончишь, я хотел бы услышать внятный ответ, – доверительно сообщает он ей на ушко. Сердце жены сердито и испуганно мечется у него под пальцами, словно пытаясь проломить хрупкую клетку ребер. – Хм, надо же, ты вся мокрая... Чувствуешь? Он слегка приподнимает левую грудь сопящей Алины, с недавних пор ставшую такой приятно увесистой, и кончиком мизинца собирает капельки пота. Нежная кожа вокруг сжавшегося соска покрывается мурашками. «Не сжимать и не тянуть», – вынужден напомнить себе Александр, сглотнув слюну. Алина Старкова приходила в неистовство, когда он грубовато ласкал ее грудь, идеально умещавшуюся в ладонях, как в сказках для взрослых девочек. Кириган не раз заставлял ее «умирать», просто поглаживая и сжимая чувствительные горошины сквозь ткань майки, когда большего им не позволяла женская физиология, но обоим очень не хотелось терять это время... С Алиной Старковой вопрос бы не стоял. Алину Кириган требовалось беречь, однако проигнорировать ее грудь вовсе – значит оскорбить в лучших чувствах, а заодно и поддержать взлетевшую до небес мнительность... Он ловит себя на том, что всё же покачивает бедрами, заставляя свою беспокойно ерзающую принципиальную жену делать мучительный выбор между «мало» и «лучше чем ничего». Хорошая экономная девочка выбирает правильно. – Да, Алина, ты определенно мокрая, – мурлычет Александр. – И здесь тоже... Открой-ка рот. Алина покорно смачивает слюной мазнувшие по губам пальцы, прежде чем успевает сообразить, что, во-первых, никто ее об этом не просил, а во-вторых – что это не та рука, которая только что побывала у нее под грудью. Но возмущенный возглас тонет в судорожном вздохе, когда «не та» рука, немного потеребив влажный сосок, устремляется обратно к клитору. – Тебе бы недоставало этого в Белендте, правда? Долгими зимними вечерами... Схватись за спинку кровати. – Он сам едва не стонет, когда наконец удается немного изменить позу. Алина напрягается в предвкушении быстрой разрядки. Так предсказуемо. Она привыкла, что возбужденный клитор, смазка и не помнящие стыда пальцы Киригана образуют восхитительный тандем, специально созданный всеми еретиками мира, чтобы делать ей горячо и приятно. «О, не спеши радоваться, солнышко. Это не ласка, это твое наказание». Ее звонкий вскрик наверняка будит дряхлого сварливого соседа, который устраивает им молчаливый парад порицания всякий раз, когда встречает на лестничной площадке. «Кажется, мы только что предоставили господину Ван Муису еще один повод нас ненавидеть». Александр, само собой, спешит сообщить жене об этом. «А вот грязно ругаться – не лучшая твоя идея». Прикосновение влажного пальца вновь опаляет чувствительную плоть головки. Алина в отместку почти до боли сжимает его внутренними мышцами, и перед глазами вспыхивает солнце. – Сделай так еще раз, – с удивлением слышит Александр собственный шепот. – Прошу. – Гребаный извращенец, – обессиленно выдыхает она, чтобы в следующую секунду всё же исполнить его просьбу и обмякнуть самой, слабо содрогнувшись. – Мой... любимый извращенец. Теперь вздрагивает уже он, с благодарным стоном изливаясь в ее жаркое тело. И каменеет, когда после, вместо заслуженных упреков в слитой – буквально! – концовке, жена мурлычет сытой кошкой и касается его губ своими с тихим признанием «Спасибо, что нашел». Так странно. Александр знает, что есть долги, затягивать с возвращением которых не следует. Поэтому после душа он неторопливо доводит разомлевшую Алину до пика теми самыми пальцами, которые она ждала и, наверное, любила. Не обманув ее на этот раз ни в чем. Гладко выбритый подбородок утыкается в теплую ямку на границе плеча и шеи, когда Кириган нехотя признается: – Мне нравится играть с тобой в прятки, Алина, но не когда ты подвергаешь свою жизнь опасности. – Знаю, – сонно откликается она. – Но это был единственный способ... – Убедиться, что я не шучу? – Понять, чего хочу я, Александр. – И как успехи в когнитивных изысканиях? – Каждому человеку время от времени нужно побыть в одиночестве, понимаешь? – Нет, и никогда не пойму, – отрезает Александр, но его трепетные прикосновения к ее волосам немного смягчают суровость этого приговора. – Ты можешь просто уйти в другую комнату. Чтобы сполна насладиться одиночеством, необязательно пересекать государственную границу. – Стоп, ты что, и об этом узнал?! Что я купила билет аж до Ос Керво? Как так-то? Кириган усмехается, разочарованный таким преуменьшением своих талантов. – Алина, этот разговор не имеет смысла. Резюмирую: попробуешь удрать до весны – пожалеешь. – Ой, да неужели? – отважно фыркает мадам Кириган. – И что ты сделаешь, к батарее прикуешь? Александр только горестно вздыхает, выбирается из-под нее и тянется к тумбочке со своей стороны. – Саша... – глаза Алины округляются, подергиваясь. – Ты же не серьезно? Ты... ты же это в шутку, да? Он без лишних слов демонстрирует взбодрившейся супруге пару внушительных, отнюдь не бутафорских наручников, кабельные стяжки и рулон синей равкианской изоленты. – Конечно, в шутку, – ласково заверяет Александр, морща нос. – Никогда не знаешь, чем придется заниматься завтра: ремонтом или твоей поимкой. Предпочитаю быть во всеоружии... Солнышко, выдыхай! В доме каждого уважающего себя жителя Кеттердама должны быть наручники. На всякий случай. До весны Алина не сбегает.