Неспящие в Кеттердаме

«Вышел благополучно. Уже поздно, набери меня завтра, как проснетесь. Доброй ночи». Александр отправляет сообщение и идет ставить чайник. По Кеттердаму время еще детское, но Балакирев живет по столичному равкианскому, опережая на два часа. Они наверняка уже спят. Жена и дочь девяти лет отроду. Аврора Кириган, для своих – просто Ро. Она Аврора, как и ее бабушка Старкова, которая принимает сегодня и на всю ближайшую неделю (нет, уже на шесть дней) двух дорогих гостий. К счастью, дедуля Старков, отставной майор какого-то бородатого полка, сейчас рыбачит на Соколе и вернуться до их отъезда вряд ли успеет. Кириган машинально споласкивает под краном две чашки: свою белую и ярко-голубую, с бабочками-перламутровками, из которой любит пить Алина. Отношения с ее отцом у Александра не заладились прямо с порога, когда вместо ответа на вопрос «В каких войсках служили?» будущий зять невинно уточнил: «Ополчение считается? Тогда увы. Могу я отдать этот долг бывшей родине деньгами?» Усатый майор, и без того смахивающий на краснолицего таракана из южных колоний, побагровел еще сильнее. Ситуация осложнялась тем, что коренастый Виктор Старков едва доставал Александру до плеча, и даже наличие военного билета, обязательного для всех медиков Керчии, эту щекотливую ситуацию не спасло. Остаток вечера краснеть и отдуваться за всю честную компанию пришлось Алине. Кириган же от души наслаждался тем, что бесит ее батюшку одним своим существованием, – и великолепным абрикосовым пирогом ее матушки. Которая несмотря на излишнюю, с точки зрения Александра, религиозность и неприкрытую радость оттого, что в захламленной квартирке вскоре станет на одну свободную комнату больше, временами всё же подавала признаки адекватности. «Витенька, твою дочь позвали замуж, и ей хватило благоразумия сказать да. Тебе не кажется, что на этом наши с тобой полномочия всё? Витя, тебе плохо? Святой Афанасий, сохрани и помилуй...» Имя мученика подействовало на Витю отрезвляюще. Он ударил по столу кулаком и проскрипел, что не отдаст свою пусть блаженную, но единственную дочь первому встречному и «вот этому вот». – На самом деле, они у меня вменяемые, – оправдывалась Алина, выходя его проводить, – просто несовременные. И я их раньше ни с кем не знакомила, сделай скидку на это. Сам тоже молоде-е... Александр притянул девочку к себе, сминая ее губы голодным поцелуем, и Алина, к его удивлению, ответила с не меньшим голодом, мгновенно распалившись. Она еще не умела скрывать своих желаний. – Хочешь, я увезу тебя отсюда? – прошептал он ей на ухо и с наслаждением потерся носом о россыпь очаровательных родинок на горячей щеке. – Тш-ш, ты будешь доучиваться, я помню. Всего одна ночь, Алина. Только для нас двоих. Завтра я возвращаюсь в Ке... Ее худенький палец протестующе прижался к его губам. «Ну, разумеется, тебе больно это слышать, лапушка. И мне тоже, в какой-то мере». – Поехали, – кивнула дочь Старковых и улыбнулась кривой улыбкой самоубийцы. – Тебя не будут искать? – с притворным беспокойством спросил Александр. – В этом доме меня не ищут, мне сразу дают пузды... Ой, да наплевать. Поехали! Кириган невольно улыбается, вспоминая, как привез Алину в самый пафосный отель-ресторан в центре Ос Альты, предварительно обойдя вместе с ней десяток магазинов в новеньком торговом центре и заглянув в салон красоты, чтобы его девочка не чувствовала себя не в своей тарелке. Алина поначалу растерянно хлопала глазами и пыталась брыкаться, но потом, видимо, подумав о маме и святом Афанасии, приняла свою судьбу и начала получать от происходящего какое-то отчаянное удовольствие. От красного платья вместо черного (со Старковой пока еще работала тактика «Чего хочет на обед мое дитятко, тушеные овощи или суп?»), от теплых сапог на искусственном меху (бедных зверушек они пожалели вдвоем) и от черно-серой кроличьей шубки до колен (простите, простите, бедные зверушки!) – Святые, – чуть не поперхнулась белым вином Алина, – там моя деканша! Александр невозмутимо отпил свое красное полусухое. В винах он почти не разбирался, однако заказать даже в подобном месте квас было бы, конечно, аутентично. Но слегка опрометчиво. – Хочешь поздороваться? – Нет! – разъяренно пискнули из-за раскрытого меню. – Тогда расслабься. В таком виде тебя не узнает даже госпожа Старкова. – В виде содержанки богатого папика? – едко уточнила маленькая бестия. – Во-первых, – тихо сказал Кириган, забирая кожаную папку из дрожащих пальцев, – «богатый папик» – это омерзительная тавтология. Во-вторых, ты чудесно выглядишь. В-третьих, идем танцевать. – Что? Нет, нет, нет, нет, я не умею, я... Давай лучше поднимемся в номер. – А с чего ты взяла, что мы сняли здесь номер? Может, всё должно было закончиться танцами? Эта снисходительно-шальная улыбка юности стоила в сотни раз дороже, чем последовавшая за ней попытка улыбнуться, как искушенная дама, и незаметно для всех остальных поманить пальцем. И всё же Александр подыграл, наклонившись к ней. Алина зашептала, слегка запинаясь: – Во-первых, кое-кто просил меня о ночи, а ночь толком не началась. Во-вторых, не вижу смысла переплачивать за отель-ресторан, если не собираешься воспользоваться отелем. Или я не права? – Что мне в тебе особенно нравится, – его рука накрыла ее ладонь, – так это практическая сметка. Благодаря вечернему макияжу глаза Алины выглядят непривычно большими и яркими, но этот мерцающий блеск в их глубине, вопрошающий: «А что еще?» – его не подделать и не нарисовать. Поэтому Кириган в последний момент говорит совсем не то, что собирался: – Ты настоящая, мисс Старкова. С тобой я... забываюсь. Чаще, чем с кем-либо другим. Какой-то кураж, который я не могу себе объяснить, как ни стараюсь. Вернее, то логичное объяснение, которое я для себя нашел, уже не кажется мне таким уж верным. – Он потянулся допить вино. «Мне больше не нужно взывать к твоему свету, чтобы ощутить его тепло». – Когда ты закончила свою практику и вернулась в Равку, я подумал: жизнь доктора Киригана наконец вернулась на круги своя. Никто больше не будет разбрасывать по моей квартире свои вещи, не испачкает плиту, не займет ванную, не заставит слушать эти вопли, которые теперь называются музыкой. Можно не расстилать постель на двоих и со спокойной совестью забывать купить миндальные пирожные, которые я не ем... И вдруг стало так тошно. Может, это и значит скучать? – Александр, – только и удалось произнести ей. – Алина? Он оприходовал свою невесту в романтической обстановке люкса с видом на бывший царский дворец. Шампанское, которое им доставили в номер, дарило ложное ощущение бесконечности счастья. ...Утром, с трудом оторвав голову от подушки, Александр застал Алину сидящей перед зеркалом. В измятом платье, со следами размазавшейся косметики, она пыталась распутать колтуны в по-прежнему коротких, но больше не мышиных волосах. – Я всегда считала, – низким со сна голосом весело произнесла Старкова в пустоту, – что «невеста» – это что-то такое чистое, такое воздушное... Оказалось, врут. Я оставила тебе минералки. Принести? Он что-то невнятно проворчал в знак признательности. Прохладная бутылочка коснулась гудящего лба, как самый нежный из поцелуев. Старкова плюхнулась рядом и забралась к нему под бок. – Ты мне вчера шубу купил, представляешь? И в любви признавался. Наверное, в любви. – То есть ты не уверена? – пробормотал он, растирая ладонями лицо. – «Хочу тебя себе» – это ведь о любви? Они проспали, некритично, но проводить Алину домой Александр уже не успевал. Зато она успела немного постоять в зале ожидания, уткнувшись лбом в черное мужское пальто. – Знаешь, еще не поздно... – Прекрати! – всхлипнула Старкова. Несчастная растрепанная девчонка в кроличьей шубе и красном вечернем платье. – Жаль. Запрыгни ты вслед за мной в самолет в таком виде, я был бы бесконечно тронут. – Летом запрыгну, – твердо сказала она черному пальто. – Хоть голышом. Но н-не сейчас. – Алина, посмотри на меня. Ты можешь приехать в любой момент, ничего не объясняя. С чемоданами или без. Я куплю всё, что тебе нужно. Будут проблемы с... билетами – просто свяжись со мной. Но Алина прилетела летом, как и обещала. Она не бросает слов на ветер.

***

Входящий видеозвонок от жены высвечивается ровно тогда, когда Александр заканчивает рассматривать две парующие чашки с чаем. Он машинально заварил на двоих. Они всегда пили вдвоем, с тех самых пор как Ро начала засыпать одна в кроватке. Сидели рядом, соприкасаясь коленями, и молча пили чай. С бубликами или без ничего. Иногда говорили, обсуждая прошедший день, или тихо смеялись, но чаще просто молчали. Было хорошо. – Не спишь еще? – зевает Алина, напоминающая желтоватый блин в ярком свете лампочки над кроватью. В детстве она обожала читать допоздна, и Виктору Старкову волей-неволей пришлось приспособить это чудо техники, чтобы дочь «не ломала глаза». – Холодильник вижу. Жрешь, что ли? – Чай нам наливаю, – признается Александр. – Налил. Стою, смотрю. Жду тебя. Не понимаю подвоха. – О, – выдыхает она, точно не зная, смеяться ей или посочувствовать. – Тут кое-кто упрямый не хочет ложиться, пока не пожелает тебе спокойной ночи. Говорит, что без этого бедный папа не уснет. – Чистейшая правда, – подтверждает Кириган. – Привет, Ро. Как твои дела? Экран без предупреждения заполняют огромные детские ноздри и маленькая часть глаза. Их дочь не понаслышке знает, что в любом деле главное – эффектно появиться. – Тоска-а-а, – стонет девочка, немного отдаляясь, но всё равно не пуская маму в экран. – Делать вообще нечего, одни пауки и книжки, фу! Пап, я уже домой хочу. Забери меня, пожа-алуйста! – Лиса, – возмущается голос Алины. – И это, по-твоему, называется «спокойной ночи»? – Ну я же еще не закончила, – парирует Аврора. – Мама обещала, что завтра мы поедем смотреть дворец и купим мне ролики. Самокат я не заслужила, потому что по поведению у меня в году только три. – За это суждение благодарите бабушку, – шепотом добавляет Алина. – Это не я. – Нечестно! Пап, вот у тебя в пятом классе сколько за поведение было? «Глубокий, безнадежный минус. Подпалинами на штанах обидчиков дело не ограничивалось». – Когда я учился, за поведение оценки не ставили, – выкручивается Александр. – А меня, между прочим, хвалили и всегда ставили в пример, – бессовестно врет Алина. – Ага, конечно, – в один голос заявляют отец и дочь. – Эй! До выпускного класса я была почти отличницей. – Мама, не обманывай. Я смотрела твой дневник из музыкальной шко-о-олы... – Ро, мамы не обманывают, – подмигивает Александр. – Они шутят. – Угу... Пап, ты сильно без нас не скучай, ладно? Мы тебе пряников... Сонные дымчато-серые, как кварц, глаза дочери уже практически закрылись. В кого она такая, до сих пор любопытно многим кареглазым и черноглазым родственникам. Багра сухо уверяет сына, что не помнит ни имени, ни облика, ни тем более цвета каких-то там радужек его отца-сердцебита, но Александр полагает, что те вполне могли быть серыми. Хотя ему это абсолютно безразлично. Аврора похожа на обоих родителей до такой степени, что любые вопросы отпадают, стоит только увидеть их втроем. – Я постараюсь, солнышко. Спи. – Вот она, любовь-злодейка, – жалуется Алина и ненадолго откладывает телефон в сторону, чтобы устроить на подушках спящую дочь. – Значит, я больше не твое солнышко? – У меня два солнышка. Они работают в паре. – Точно. Одно светит, второе пепелит. Всё как по учебнику. – Алина, просто купи ей самокат. Под мою ответственность. Если не хватит подарочных денег – сними с карты... Хотя нет, все-таки возьмите лучше ролики, а самокат купим здесь. Как его тащить в самолете? – Читаешь мои мысли, – задумчиво соглашается жена. – Саш, мы с ними видимся один раз в несколько лет. Потерпи, ладно? Мама свято верит, что она единственная в курсе, как надо воспитывать детей. Я почти не слушаю, что она говорит. Киваю, мычу, а сама повторяю формулы производных. – Знаешь, заявлять в лицо девятилетнему ребенку, что он чего-то не заслужил... – Знаю. Прости. С Багрой разговор был бы иной, – не может удержаться Алина. – Хрясь палкой по пальцам, и все дела. Пузда 2.0, версия для продвинутых пользователей. – Тебе в голову не забредала светлая мысль, что моя мать несколько древнее твоей? – Лет на шестьсот... пятьдесят? Саш, умоляю, прости, это всё здешние комары. Я злая и чешусь. – Приходи – почешу, – с непроницаемым лицом предлагает Кириган. – Давай! Когда? Я сказала маме, что ежедневно медитирую по полчаса сразу после завтрака. Значит, где-то в шесть-пятнадцать по обычному времени смогу к тебе вырваться. Нормально? – Да, – соглашается он, прочистив внезапно осипшее горло. – Я буду тебя ждать, Алина. Им не потребовалось вечности, чтобы намертво друг с другом переплестись. Хватило нескольких лет, сотни беспорядочных свиданий и – Александр ухмыляется в чашку с остывшим чаем – одной незапланированной беременности. В первое же совместное лето, между перерывами на вафли и короткий сон. Разумеется, обратно в Равку мать его будущего ребенка никто не отпустил. – Не быть тебе картографом, дорогая, – посетовал Кириган, когда Алина на пробу лизнула политый горчицей кусочек селедки, которую она прежде на дух не переносила, и блаженно зажмурилась. – Это мы еще посмотрим... Муж, а муж, дай кетчуп. Ой, нет, не этот! Он вонючий. Лучше вон тот, с чили. – Тебя изжога не замучает? – усомнился Александр, но «чили» подал. – Н-не знаю. Ох, я бы не отказалась от хлебной корочки, натертой чесноком. Натрешь? Он натирал. И открывал, и закрывал, и разминал, и пел, и находил, и приносил, и утешал, и уходил, и возвращался, и покорно топал бриться среди ночи, и смотрел с ней фильмы про любовь. И еще множество всяких непредсказуемых «и», которые требовала душа Алины. Потому что благополучие этой души напрямую влияло на то, захочет ли она остаться. А от того, насколько всё в ее жизни происходило добровольно, без принуждения, зависело благополучие души. Ребенок поначалу воспринимался Александром как что-то вроде дополнительного козыря. Джокера, своим появлением ускорившего приближение желанных для Киригана событий и окончательно привязавшего к нему строптивую студентку из холодной страны, о которой (о стране, не о студентке) Дарклинг предпочитал лишний раз не вспоминать. Он никогда по-настоящему не хотел становиться отцом, понимая деторождение как необходимость продолжать род, и только. – Ты знал, что на беременных невест в Равке до сих пор смотрят косо? – Не представляю, огорчу тебя сейчас или обрадую, но ты давно беременная жена. – Хорошо, что мы не стали устраивать всю эту канитель с белым платьем, правда? – Почему? – недоумевал Александр, который был не прочь обставить такое торжественное событие как-то более... торжественно. Однако Алина воспротивилась. – Мы же расписались в начале осени, в самую духоту и влажность. – Не обижайся, но ты сейчас ни капли не прояснила. – Святые! Я мечтала, что выйду за тебя в красном вечернем платье. И в шубе из кро… лик-ка. – А плачешь ты почему? – Кролика жалко. Ребенок был средством, не более. Однако вместе с Авророй Кириган родился еще и целый новый мир в придачу. Этот маленький, до крайности эгоистичный, сероглазый и беззубый мир, случайно созданный двумя гришами, не заклинал солнце и не имел отношения к теням. Но он был уникальным. Александр оказался совершенно не готов к тому, чтобы стать для кого-то папой. И всё же, когда Ро впервые уснула, распластавшись у него на груди, как морская звезда, в своем бежевом младенческом костюмчике, вместо привычного недоумения и страха что-нибудь сломать он почувствовал боль. «Нам с твоей матерью придется наблюдать, как ты стареешь и умираешь. Ты, твои дети и внуки...» В тот день Александр Морозов впервые за долгую жизнь искренне проклял свою глумливую вечность. – ...Тише, тише, всё хорошо, – призрачная Алина обнимает своего уснувшего прямо за столом мужа и обретает тело. Очертания предметов перестают расплываться. – Это просто сон. Всё хорошо. Я здесь, Саша, я с тобой. Напряженный Кириган наконец может выдохнуть. И хотя «Правило пяти минут» нерушимо для них обоих (никто не знает, что вытворят две Авроры, оставшись наедине), ему необходима каждая секунда. Просто чувствовать родное тепло, пальцы в волосах, просто слышать прерывистое дыхание и свое имя. Хотя бы так. Неслыханная сентиментальность для того, кто однажды стал причиной гибели целого народа – и единственная возможность остаться живым тому, кто был один очень долго.