Гостья из будущего

      Было это летним вечером. Она попросила спички у пожилой продавщицы в булочной на остановке. Естественно, спичек у продавщицы не оказалось, хотя я видел, как эта старушка закрывала лавку две минуты назад, чтобы покурить. Я вышел из булочной со слойкой в руке, и тогда девушка попросила спички у меня, нарекая: «Молодой человек», хотя вряд ли была старше.       — Зажигалка только, — сказал я.       — Можно и зажигалку, — она улыбнулась, не размыкая губ. Видимо, стеснялась показывать жёлтые зубы.       Зажигалка была в пакете, и мы отошли к скамейке, чтобы я мог освободить руки. На лавке, как беременная кошка, лежала ашановская эко-сумка, под завязку набитая пластиковыми бутылками и чёрт знает чем…       Хотя это был не совсем удачный троп. Никогда не видел зелёной кошки.       Компания подростков смотрела на нас, посмеивалась и тихо обсуждала. Я рылся в пакете около минуты, громыхая пустым ланч-боксом и термосом, портя уголки любимого Мураками в мягкой обложке и комкая тетрадки, в которые заносил свои сюжетные пометки. Книжка выпала на лавку, я быстро засунул её обратно, но в душе почти ликовал, ведь мне удалось похвастаться своим литературным вкусом. Она ждала, теребя в руках помятую сигарету, и неловкая улыбка не сходила с её худого лица. Наконец зажигалка нашлась, и она протянула руку.       — Позвольте… — сказал я, чиркая зажигалкой. И вдруг смутился, потому что мог ненароком её обидеть, не вложив зажигалку прямо ей в руки.       Она приблизилась, сигарета подрагивала в грязных пальцах. Между большим и указательным я разглядел следы от ожогов. Эти тоненькие пальчики с грязью, забитой в морщинки и под ногти, мне особенно запомнились. Не меньше, чем её большие голубые глаза. На её узком лице глаза и вовсе выглядят по-мультяшному.       — Спасибо.       — Ерунда.       Подъехал мой автобус, я двинулся было, чтобы сесть, но передумал. Она заметила мою нерешительность и заговорила вдруг:       — Я попросила сигарету у тех ребят. Но спички постеснялась. Глупо, да? У тебя спросила спички, но постесняюсь сигарету.       — Понимаю тебя, — сказал я тоном, который многих бесит — менторским тоном: — Тяжело, когда приходится просить. Не хочется как-то брать больше положенного. Точнее, не то чтобы тебе положено меньше… а, ладно, не важно. — Я вовремя остановил потоки своего липкого многословия.       Она не обиделась, а заметила:       — Ты первый… приличный, кто не прочь со мной поболтать.       Хотел сказать что-то вроде: «Я не брезгливый», или «Нужно обходиться хорошо с каждым», но это было бы слишком. Иногда меня просто жуть как распирает от пафоса и самолюбия за то, что я такой добрый и снисходительный.       — Можно спросить, как вы… ты, такая молодая? Просто я не видел таких…       — Молодых бродяг? — она договорила за меня. — Детдомовская я. Государство заботится, чтобы мы встали на ноги. Ан нет. Не встала. Счёт в банке дали, и… в этом-то вся проблема. Когда деньги сваливаются на голову, когда свободная жизнь сразу после уставщины, — она задумалась, подбирая слова. — В общем, загуляла, забила. Из училы выгнали, на работу не берут. Квартиры хуй дождёшься…       Со своей сигаретой она встала как-то несвободно, угловато, ссутулилась в огромной каштановой толстовке, будто желая спрятаться в панцирь. Видимо, ожидала, как я отреагирую на матерное слово. Вид у меня почти интеллигентный: зачёсанные набок волосы, как у сорокалетних; тёмно-синяя рубашка, брюки, летние ботинки.       — Понимаю, — я почесал подбородок и постарался сбавить менторский тон. Но снова обратился на «Вы» (иногда случаются у меня такие перепады с теми, кого мало знаю). — У вас не было той психологической опоры, которая даётся детям из семей.       Я как-то хотел написать роман о попаданце, когда ещё писать не умел толком. (Есть те, кто считает, что я до сих пор писать не умею, — ну и пошли они к чёрту, вот что!). Почти все новички хотят придумывать фэнтези-миры, ведь это красиво и интересно и, по мнению многих, можно ничего не изучать, просто напридумывал себе эльфов с орками — и вперёд, в мясорубку! Таким и я был; и, конечно же, попаданец мой, чтобы покорить вершины замирья, не должен шибко горевать о прошлом, о семье и так далее. Погуглил о детдомовских и сделал его сиротой. Ужасный костыль, за который мне до сих пор стыдно.       — Д-да, опора и всё такое, — произнесла она как-то сдавленно и посмотрела недобро.       Я почувствовал, что без особой на то нужды разбудил на её шее удава, имя которому Зависть. Такой у всех на шее висит и дремлет, дожидаясь, когда его дёрнет за хвост какой-нибудь дурак. Но удав на её шее едва ощерил добрую пасть в зевке, положил голову обратно на девичье плечо и снова задремал. С открытыми двумя глазами.       — С тобой, наверное, тоже никто не общается, — сказала она.       — Это почему?       — Больно душный ты.       Я рассмеялся:       — Моя жена мне тоже это говорит время от времени.       Мы постояли молча, она затушила сигарету себе между большим и указательным пальцем. Моё лицо само по себе перекосилось, зачем она издевается над собой? А ей понравилась моя реакция, она улыбнулась, уже с раскрытым ртом. Её жёлтые сколотые зубы напомнинали пасть Барака из «Мортал комбат». Она замахнулась, чтобы выбросить бычок на асфальт, но передумала и донесла до урны в десяти шагах.       — Дашь сигаретку? — спросила она.       Я достал из пачки три. Она положила их в карман толстовки, поблагодарила, взяла набитую ашановскую сумку — та соприкасалась с её коленом, как ласкающаяся кошка, — и собралась уходить.       — Подожди, — сказал я. — Ты куда?       Она посмотрела на меня удивлённо.       — А где, по-твоему, бомжи спят, — она усмехнулась сардонически.       Мне стало ужасно жаль эту девушку. Я вспомнил, как МЧС своей СМС-кой пророчило аномальные для июня ночное заморозки до минус двух.       — Пойдём ко мне.       Она опешила, глаза её стали ещё больше. Мне сразу вспомнилась самая последняя сторожевая собака из сказки «Огниво», у которой глаза размером с круглую башню, только эти глаза носила совсем нестрашная, потерявшаяся, измученная чихуахуа.       — Ты серьёзно?       — Ну да.       — А что жена твоя скажет?       — Она в другом городе, на сессии, — ляпнул я, а потом добавил вовремя: — Я имел в виду, просто переночуешь. Обещали до минус двух всё-таки.        Она стояла, обдумывая, потом произнесла нарочито развязно:       — Пойдём, коли не шутишь.       Голос её дрогнул при этом.       Подъехал наш автобус, и я указал ей на сумку:       — Оставь.       Она не сразу поставила сумку на лавку. А когда я подошёл к автобусу и окликнул её, она так грустно посмотрела на сумку, будто это и правда была беременная кошка, которую она обрекает на смерть. Я почувствовал себя виноватым, ведь она, наверное, собирала весь этот хлам целый день, но в автобус бы с этим нас не пустили.