Доёбистый Министр и Хуевый Водитель

      Какаши не любил свою работу.       Если честно, не любил он скорее человека, на которого работал, но выбирать не приходилось. Бывшему солдату редко удавалось найти что-то столь удачное, что могло бы полностью покрыть ежемесячное пополнение большой коллекции порно.       Какаши вообще никогда не видел меры. Экономным его назвать было нельзя. Большую часть сознательной жизни он провёл на службе, где государство его и кормило, и одевало, а потому ему никогда не приходилось думать о таких мелочах, как кварт-плата, оплата счетов ЖКХ и воды, проезд и еда. Те небольшие гроши, которые солдат получал за службу, Хатаке уверенно тратил на новый выпуск похотливого сборника, ванильное мороженое, без которого не представлял своей жизни, и цветы, что не исправно приносил на могилы, постепенно увеличивавшие своё количество и раны в сердце мужчины.       А потому, получив ранение, после которого уже нельзя было служить, Какаши столкнулся с жестокой реальностью, где все люди должны были оплачивать свои потребности. Эту работу он нашёл по чистой случайности и невероятному везению – Хатаке ещё долго будет должен Ямато за то, что тот пристроил бывшего знакомого по миссии охраной в министерство. Только вот подопечным его был дотошный всезнайка – глава отдела просвещения и образования, черт бы его побрал. Так что можно сказать квиты – в расчёте.       Хатаке был бы рад оказаться на месте старого друга – Ямато охранял Цунаде-саму и её секретаршу Шизуне. Те были спокойными, молчаливыми, серьёзными. Говорили женщины только по делу и коротко, не критиковали работу защиты, даже толком не смотрели в их сторону: доверяли, знали, что, в случае опасности, бояться на придётся. В случае опасности, они, возможно, даже и не заметят. Цунаде знала, что Ямато профессионал своего дела: поста не оставит, даже покурить не выйдет лишний раз, глаз с женщин не спустит, а если придётся – жизнь отдаст.       Ирука Умино был не таким послушным, как Цунаде. Совсем молодой парень (непонятно как получивший этот пост) был дотошным и даже можно сказать доёбистым. Он был громким, сомневающимся, склочным и нервным. Когда Какаши был за рулём, Умино не стеснялся громко высказывать комментарии по поводу его вождения, критиковать и фыркать. Театрально пристёгивал ремень безопасности, садясь в машину, кричал, когда Хатаке делал резкие повороты и манёвры, протестовал, когда серебристоголовый проскакивал на мигающий зелёный, часто закрывал глаза от страха.       Ирука будто специально открывал карты на своём новомодном телефоне и тыкал им прямо в нос Хатаке, пытаясь доказать, что дорога, выбранная охраной, не самая быстрая. А потом громко и выразительно цокал, когда Какаши его не слушал, пропуская нужный поворот. Скорее из вредности, если честно, чтобы шатена лишний раз позлить, чем из-за сильной уверенности в собственной правоте. Лишь бы Умино в следующий раз не лез со своими советами, но тот ведь не унимался никогда, будто шило в заднице, будто в детстве укусила какая-то муха заебистого всезнайства!       Ирука был не сконцентрирован, часто заводил нелепые разговоры, интересовался жизнью Какаши, будто они какие-то там друзья, рассказывал последние новости, что слышал по телевизору утром, и громко комментировал всё, что вещало радио в машине. Умино часто настаивал на остановке в каком-нибудь кафе, чтобы взять кофе, а вечером, после затянувшихся совещаний, заставлял заезжать в Макдональдс, будто бы работодателем Хатаке был не 27-летний мужчина, а самый заурядный подросток. Всегда носил с собой бутылку воды и пакетик мармеладных мишек, которые, сколько бы Хатаке не убирался в машине, всё равно как-то оказывались на полу.       Ирука вообще был странным.       В жару не разрешал слишком сильно включать кондиционер, из-за чего Какаши сильно потел, а в жуткий холод жаловался на жару, заставляя охранника стучать зубами, но ни при каких обстоятельствах не повышать температуру в салоне. Он настаивал на соблюдении никому не нужным правил и отправлял Хатаке домой каждый раз, когда тот смел прийти на работу не в положенных брюках и белой рубашке (даже в ужасную жару!), а ещё запрещал курить, якобы от этого у министра болела голова.       Когда у Ируки выдавалась свободная минутка, он выходил из машины, подальше от Какаши, и долго, очень долго разговаривал с кем-то по телефону. В такие моменты он улыбался, и Хатаке даже мог бы сказать, что мужчина вполне сносный. Но, возвращаясь в машину, Умино вновь становился самим собой: требовал отвезти его в ближайший книжный или спортивный магазин, проводил там добрые полчаса, набирая, казалось, ненужного хлама, иногда совершенно забывая про обед.       Обед, кстати, был любимой частью дня для Какаши, потому что в эти минуты Ирука молчал.       Министр не отдыхал даже тогда, когда имел на это полное право – разбирал какие-то бумажки, пихая в рот лапшу, что-то подписывал, что-то зачеркивал, выкидывал, писал заново. Ирука был сосредоточен на процессе, хмурил брови, иногда наугад пытался найти свой чай, который Какаши бережно к нему пододвигал, чтобы министр не разлил напиток на бумаги государственной важности. Шатен задумчиво закусывал карандаш, постукивал им о поверхность стола, порой даже писал что-то у себя на ладони. Он часто промахивался вилкой мимо рта, Какаши посмеивался, а Ирука наскоро вытирал щеку и продолжал что-то писать. Частенько министр вообще не доедал, просил упаковать еду с собой, от чего у Хатаке появлялось смутное чувство беспокойства за здоровье главы государства.       Вредность Умино полностью окупалась его трудолюбием, но, если честно, в такие молчаливые минуты, когда шатен был сосредоточен не столько на еде, сколько на работе, Хатаке было слегка не по себе. Ирука никогда не разрешал поесть охране отдельно от него, сажал напротив себя и полностью оплачивал еду, ссылаясь на вполне возможное нападение во время обеда, хотя седовласый подозревал, что шатену просто не хотелось есть одному. Но сидеть с работающим министром за ланчем ощущалось, будто бы обед был совсем с другим человеком.       Поначалу Какаши нравилось, что у него есть минутка для спокойствия и тишины, наслаждения полностью бесплатной едой и книгой, но потом он стал посматривать на Умино. Хмурый мужчина выглядел по-другому и это ему не шло. Хмурые брови, поджатые губы, усталые глаза с мешками под ними, ярко выраженные в приглушенном свете заведения морщины и шрам. Обычно полоса, пересекающая нос Ируки от скулы до скулы, была почти не заметна, а если и заметна, то даже в какой-то степени горяча. Она заводила своей загадочностью, заставляя гадать, что же именно произошло с этим почти святым Умино, казалось бы, слишком идеальным, чтобы попасть в ситуацию с применением холодного оружия. Но во время работы, когда министр склонялся над бумагами, шрам выглядел скорее пугающе, будто бы в детских мультиках у злодеев, а на фоне всего остального создавал образ совсем незнакомого грустного человека, уставшего от жизни и своего места в ней.       В такие моменты хотелось, чтобы вернулся надоедливый, дотошный, говорливый всезнайка, донимающий каким-нибудь новым вычитанным фактом о рисе, который себе заказал Хатаке, и цифрами статистики, что он будто бы специально выучивал наизусть каждое утро.       Ходячая Википедия, а не парень.       День с Ирукой проходил до тошнотворного одинаково, только темы обсуждений, от которых у Хатаке начала болеть уже спустя пять минут, а уши вяли за три, менялись. Какаши приезжал к дому Умино, забирал мужчину, и они ехали в здание правительства, где тот сидел пару часов, разбирая бумажки от главы и политических движений, заверял некоторые, какие-то тут же выбрасывал, иногда заходил к Цунаде обсудить что-то. Потом Какаши вёз Ируку на какую-нибудь встречу, в которых, если честно, совсем ничего не понимал. После этого был обед, который, если повезёт, Умино не забудет, потому что если от еды отказывался министр, то приём пищи пропускал и его телохранитель. В свободные пару часов они ездили чуть ли не по всему городу, от одного магазинчика в другому, с лишней встречи на другую, от одного телефонного звонка, ради которого Хатаке парковался в неположенном месте, до другого. После обеда они чаще всего возвращались в здание правительства, и оставшуюся часть дня Ирука разбирал бумажки, а потом, если не засядет опять обсуждать что-нибудь с кем-нибудь до ночи, Какаши вёз его домой. Какаши в любом случае вёз его домой, время только всегда было разным.       Если честно, Хатаке воротило от того, в кого он превратился. А превратился он в штабную крысу. За все те месяцы, что он охранял Умино Ируку, на того ни разу не напали. Вместо этого Какаши везде сопровождал министра да скрипел зубами, пытаясь не подать виду, что солнышко Конохи, кем, видимо, считал себя сам Умино, хоть кому-то может не нравиться. Какаши превратился в простого водителя и няньку, который ходит везде попятам за избалованной принцессой, слушает её глупые. раздражающие истории, натянуто улыбается, когда ему приказывают это делать, и изо всех сил старается не подать виду, что ему дела никакого нет до происходящего, до всех глупых рассуждений Умино, вообще до всего, что он делает.       Будь воля Какаши, он вернулся бы в штаб даже со смертельной раной, а если бы и закончил где-то свою несчастную жизнь, то на поле боя, как все его товарищи, не жалея сил и души ради своей страны. Или уехал бы куда-то на окраину страны, жил бы рядом с морем, читал, выгуливал своих псин, и никто не посмел бы его трогать, офицера в отставке, доживавшего свой век с вечными кошмарами и бессонницами, сидевшего на пляже всю ночь, пока песок холодный, а утром скрываясь за стенами хижины, когда солнце поднималось на горизонте и становилось слишком жарко.       Но Какаши был здесь, и он не знал, как, оказавшись на небесах, посмотрит после всего этого в лица товарищам и объяснит, почему всё это делал. Раньше ведь Хатаке ни перед кем не отчитывался, не было у него хозяина. Был лишь приказ, который надо было исполнить ради родины, ради мирных жителей, семьи и друзей, но не ради самого себя или какого-то зазнавшегося птенца. А теперь он здесь, бегает за кофе, как какая-то секретарша. Водит машину, будто таксист. Пододвигает чашку, будто мамочка. Тащит из магазина на работу, будто строптивая жена. Напоминает об обеде, словно нянька.       Какаши ненавидел того, в кого превратился, и винил он в этом никого иного, как Ируку Умино. Если бы мужчина проявлял к нему чуть больше уважения, может, Хатаке не превратился бы в сиделку, но Ирука был тем, кем его воспитали – принцессой. Дорвавшись до власти, он, видимо, перестал считать других людей за людей, и в такие моменты Какаши не стеснялся, понимая, что, когда Ирука нагло вырывал сигарету из рук Хатаке, ударить хотелось по-настоящему. Когда министр опаздывал на собрание, задержавшись в магазине слишком долго, не желая уходить, словно маленький ребёнок, дорвавшийся до игрушек, хотелось пинать его под зад. Когда Умино цеплялся за руль, пытаясь заставить водителя притормозить, хотелось выкинуть его из машины, а потом ею же переехать хрупкое тело шатена.       Хотелось вылить злосчастный кофе ему на голову, отобрать пакет с мармеладными мишками и выкинуть в окно, сломать радио со скучными не кончающимися новостями, размазать кетчуп для картошки фри прямо по белоснежной, всегда идеально выглаженной рубашке, поджечь карандаш, чтобы министр больше не мог им раздражающе стучать, и порвать бумаги, которые всегда были разложены по идеальным, разноцветным папочкам и подписаны аккуратным почерком.       Единственным плюсом Ируки, – как считал сам Какаши, – который останавливал его от совершения всего этого (помимо зарплаты, конечно), была его внешность. Не то чтобы мужчина засматривался на своего заказчика, ведь, пожалуй, когда Умино открывал свой рот, вся магия, которой он, несомненно, был окутан, пропадала. Но нельзя же было отрицать, что накаченное тело, без грамма лишнего жира, загорелая, почти карамельная кожа в сочетании с большими глазами небесно-голубого цвета – привлекали собой всякого, а Хатаке Какаши, который давненько не прикасался к мужским телам, в особенности, учитывая, что он проводил десять часов к ряду пять дней в неделю с этой принцессой. Губы Ируки были тонкими, растягивались в прелестной улыбке каждое утро, подходя к машине, а глаза горели непонятными искрами. У него были премилые длинные волосы, всегда завязанные в аккуратный хвост, а руки были сильными, дарили горячие прикосновения – такую долгожданную редкость.       Какаши хотел бы это отрицать, но не мог, что кишки завязывались в тугой узел, а в паху двигались тектонические плиты, обжигая давно забытыми потоками лавы, когда Ирука был рядом. Жаль только, что губы недовольно искривлялись, голова начинала болеть, и в груди разрасталась злость почти так же часто, ведь Умино умел разговаривать.       Вот и сегодня, когда Хатаке вальяжной походкой следовал за министром по коридору, кидая короткие, жадные взгляды на зад в обтягивающих штанах, Умино шёл впереди, раскидывая руками в разные стороны, рассуждая о повышении цен на молоко и почему государству в лице Цунаде необходимо проконтролировать эту ситуацию. Ируку почему-то по-настоящему тронула эта тема, он проговорил об этом половину дороги до здания, где работал, и продолжал свой нескончаемый поток мысли и сейчас, будучи уверен, что Какаши его не только внимательно слушает, но и заинтересован в рассуждениях почти так же, как он сам. Хатаке же не вставил и слова в монолог шатена с того самого момента, как он начался в машине под звуки нудного радио и до сего момента, когда они шли по коридору правительства.       Сегодня Какаши это не столько раздражало, сколько забавляло. Пожалуй, тому рвению и искре, с которой Ирука подступался почти к каждой теме, можно было позавидовать. Он был горяч, эмоционален, силен и даже слегка возбужден. Громок, восхищен и встревожен, искрился во все стороны. Умино был вдохновением. Если бы все в этом чертовом правительстве работали так же, как он, рассуждая на темы, совершенно не относящиеся к их компетенции и, тем не менее, с полным знанием дела, пожалуй, Коноха уже давно была бы на вершине мира.       Какаши игриво усмехался, пусть этого и не было видно под маской. Его забавляли предположения в собственной голове о том, за что именно министр так полюбил молоко. Что могло заставить его так волноваться этой темой? Может, Ирука был любителем хлопьев на утро? Навряд ли, кроме пристрастия к фаст фуду, Умино был, пожалуй, образцовым святошей, заботившемся о пользе каждого продукта вместе и по отдельности. Зато Ирука был похож на человека, который любит выпечку. Может, печенье и стакан молока были одним из его ритуалов для спокойного сна?       Хатаке почувствовал приятную тяжесть внизу живота, представляя Умино с тонкой белой полоской молока над губой. И с растрепанными волосами. И в одних шортах. Желательно на коленях. Ох, может это вовсе и не молоко над губой было…       Какаши правда раздражал Ирука. Просто иногда нравилось представлять, что этого явно избалованного своим высоким положением в таком возрасте святошку кто-то поставил на место.       — Генма-сан! Как хорошо, что мы встретились!       Громкий возглас Умино заставил Какаши дернуться, покрываясь под плотной черной маской румянцем. Хорошо, что читать мысли было невозможно, иначе его давно уже выгнали бы на улицу за такие мысли о самом любимом министре не просто всего правительства, но и всей Конохи.       Пока Хатаке ругал самого себя за неподобающие фантазии, Ирука успел убежать вперёд, и охраннику, пыхтя и ругаясь про себя, вспоминая, за что он недолюбливал министра, пришлось нагонять шатена.       — Умино-сан, приятно знать, что Вы меня искали.       Какаши стоял позади Ируки, как всегда, выдерживая необходимое расстояние (которое Умино нередко сам намеренно сокращал, охваченный новой интересной темой), однако ненависть, которая резко вспыхнула в груди Хатаке и быстро охватила всё тело, казалось, каждый мог не только почувствовать, но и потрогать руками.       Генма нагло улыбался, почти пошло. То, что они с Ирукой оба были министрами, его, казалось, совсем не заботило. Он, не стесняясь, флиртовал с Умино в любое время дня и ночи, совершенно не думая о том, были рядом свидетели или нет. А ведь свидетели были, как минимум один завсегдатай, неизменный – Какаши, и ему эти картины не нравились.       Ширануи его по-настоящему раздражал. Парень, несильно старше Ируки, был военным министром и именно из-за него таких, как Какаши, отправляли на свалку раньше положенного срока, заставляя доживать свою жизнь гражданским, что на деле было не сильно лучше ада. Такие, как Генма, вообще в принципе раздражали Какаши – папенькины богатые сынки, получившие место в правительстве за красивые глазки, рассуждающие о мире, но не имеющие никакого представления о войне. Будь воля Хатаке, глаза б его не видели этого Ширануи. Давно бы врезал и даже не подумал бы.       Но что он мог сделать? Генма никаким образом не угрожал безопасности Ируки (разве что его заднице), а сам Умино никогда не обращал на это внимания. То ли игнорировал все поползновения Ширануи, то ли и впрямь не понимал, чего именно мужчина добивается этими фразочками. А устраивать драку просто так было нельзя, если Какаши, конечно, хотел получить новый выпуск Плей Боя в этом месяце и во все последующие.       — Да! Я хотел обсудить с Вами один проект.       Генма вновь грязно улыбнулся, будто бы слово «проект» имело общеизвестное обозначение полового акта. Руки Какаши сжались, и винил он в происходящем никого иного, как самого Умино. Надо же было захотеть организовывать проект именно с Ширануи! Будто бы специально трепать нервы Хатаке собрался.       — Весь во внимании, Ирука-семпай. Может, пройдём в кабинет?       Генма аккуратно взял Умино под локоть, показывая рукой в сторону залы, где проходили совещания.       Какаши сделал уверенный шаг вперед, сам не зная, что собирается сказать и сделать, но обязательно что-нибудь очень больное для Ширануи.       И только сам Ирука смог остановить драку, которая уже успела начаться в голове Хатаке. Умино отступил на шаг и улыбнулся, будто бы Генма сказал какую-то нелепость.       — Нет, что Вы, в этом нет никакой необходимости. Это ведь просто идея, даже если Вы и согласитесь поддержать её, нам будет необходимо получить разрешение Цунаде-самы на разработку проекта.       Генма кивнул в ответ, слишком явно насупившись, услышав отказ.       — Что ж, в таком случае, слушаю вас, Ирука-кун.       Последнее он добавил мягко, будто бы погладил мужчину, к которому обращался, рукой по щеке. Какаши почти подавился слюной от такого обращения и, если всего пару секунд назад собирался занять прежнюю позицию, увеличивая между собой и министром расстояние, то теперь застыл на месте, не представляя, как люди вообще двигают ногами.       Неужели Генма настолько бесстыден, что флиртует с молодыми министрами на работе? Хотя, что уж тут удивительного? Два сапога – пара! И Умино, и Ширануи. Неудивительно, что Хатаке исправно раздражали оба.       — Я хотел обсудить с Вами проект организации в армейских лагерях школ и институтов.       Заявление Ируки, который даже не обратил внимания на окружившее его фигуру со всех сторон напряжение, напугало всех. Всё внимание, которое до этого было полностью сосредоточено на Умино, вдруг переместилось на его заявление. Если шестерёнки в мозгу Какаши стали яростно крутиться, прокручивая в голове разговор недельной давности, когда Ирука распрашивал Хатаке об уровне его образования и перспективах, что появились перед ним после отставки, то Генма недовольно нахмурился.       Ширануи был военным министром. По большей части в его сферу деятельности входила оборона страны, что, пусть было и одной из наиболее престижных должностей, по сравнению с тем же самым образованием, не приветствовалось в народе именно из-за политики, которую проводил юнец. Пожалуй, лучшим словом, способным описать личность Генмы, было «вояка». Мужчина обладал определённой харизмой и привлекательными чертами, но был не слишком образован и слегка халатен. В последние годы он сконцентрировался на производстве нового оружия, из-за чего плотнее стал общаться с Умино и его проектом развития науки, но сама армия Ширануи мало интересовала, особенно её устройство. Какаши знал это хорошо, ведь он совсем недавно вышел из этой самой армии.       Генма не был плохим, он был расчетливым. Мужчина понимал, что сейчас человеческий фактор становится всё менее важным, преимущество медленно уходит в сторону машин. В каком-то смысле такая политика даже полезна, ведь, если начнётся война, машины смогут спасти многие человеческие жизни. Но уровень жизни в армии с тех пор, как министром стал Ширануи, резко упал. Сердобольная душеночка Умино не смогла это вытерпеть, и Какаши чувствовал себя дураком из-за того, что рассказал так много об этом Ируке. Наверное, стоило придержать язык за зубами, но в тот день он так устал, что уже был готов на всё, лишь бы министр чуть-чуть помолчал.       А теперь вот этот нелепый проект, который, честное слово, обернётся провалом и сделает всё только хуже, как и всегда.       — Простите, Ирука-сан, я не совсем Вас понимаю. — Генма попытался сказать это как можно мягче, и Какаши был даже слегка ему благодарен. Ирука ведь как ребёнок − стоит ему нахамить лишний раз, и он начнёт канючить, жаловаться, злиться, а ведь нянчиться с этим большим детём придётся ему.       — О, Какаши-сан рассказал мне, как сейчас дела обстоят в силовых структурах, — Генма кинул удивленный взгляд на Хатаке, будто бы и впрямь только что заметил, что он всё это время был рядом. — люди не могут получить образование, а если происходит какая-то непредвиденная ситуация, то остаются ни с чем, — Какаши нахмурился, удерживаясь от желания приложить пальцы к внезапно зачесавшемуся шраму на глазу. Так нагло упоминать о его травме… этот парень совсем не имеет границ! — Хорошую работу получить почти невозможно, вот я и подумал, может, мы сможем что-то придумать, как-то…       — Ирука-сан, Ваш порыв прекрасен, как и всегда, но в этом нет необходимости.       Генма грубо перебил собеседника, и даже нежная улыбка на его лице не смогла ни смягчить ситуацию, ни убедить кого-то, что она настоящая. Ширануи был зол, что к нему лезут с подобными глупостями, Ирука был раздражен, что проект, над которым он тщательно работал последнюю неделю, даже не хотят выслушать. Какаши, которого впервые заинтересовала политика, нахмурился, вспоминая всех своих друзей, которые остались с голой задницей. Совершенно неожиданно и так непредвиденно Какаши захотелось верить, что именно этот проект удастся, и он даже проникся чем-то схожим с тем, что люди называли "уважением", по отношению к Умино. В конце концов, Хатаке лучше других знал, как дела обстоят в армии, и ему хотелось бы, чтобы это изменилось.       Ирука ему не нравился, но этот проект – был почти неплох.       — У Вас очень доброе сердце, но, уверяю Вас, эти вояки знают, на что идут. В конце концов, всё это строится на обоюдном согласии, они подписывают контракт. — Последнее слово мужчина выделил как можно сильнее, будто бы одним голосом провел под ним пунктир.       Какаши бросил короткий взгляд на Ируку. У министра сжались кулаки, заходили желваки. Он выждал пару секунд, прикрывая глаза, видимо, считая до десяти, какделал всегда, чтобы успокоиться, когда кричал на Хатаке, а затем сказал как можно более спокойно:       — Не думаю, что они полностью понимают, что это означает. Вряд ли хоть кто-то из них нанимает юриста, чтобы разъяснить все тонкости, а в конце концов, многие из них остаются инвалидами…       — Поверьте мне, всё это прописано в контракте.       — Не помню, чтобы что-то подобное было написано в моей бумажке, — Какаши тихо фыркнул, две пары испуганных глаз обернулись на него, но он ничего не смог ответить. В конце концов, он сам не знал, почему это сказал. Ещё не приступив к работе, Хатаке заранее для себя решил, что не станет лезть в политику ни при каких обстоятельствах. Его дело – защищать и возить по городу. За болтовню ему не платят, да и не очень хочется, чтобы платили (не такие уж стоящие мысли водятся в его голове). Всё, чего хочется, – это крыша над головой, еда да новая похотливая книжка. Проблемы с правительством ему не нужны, но теперь думать об этом было поздно. Уже сделал, уже поставил товарищей и шанс быть услышанным, что-то изменить выше своих потребностей. — Единственное, для чего эта бумажка годится − это подтереть зад. Она никак не защищает ни одного из солдат.       Генма в ответ не столько разозлился, сколько удивился, вытаращив свои глаза на внезапно заговорившего незнакомца, а Умино закатил глаза. Без дополнения про зад солдат, пожалуй, было бы лучше. В конце концов, Какаши был таким же воякой, как и Ширануи, только с багажом из мата.       — П-простите, кто Вы такой? — Военный министр выглядел практически загнанным в угол, будто бы к нему только что обратились на другом языке, чего он никак не ожидал.       — Я – охранник Умино-сана, — Какаши пристыженно почесал затылок под пристальным и слегка грозным взглядом Ируки, который явно был недоволен происходящим. Правда, непонятно, чем именно. Тем, что Хатаке заговорил без разрешения, или всё же ставкой про зад.       — Что ж, в таком случае, полагаю, Ваше дело – охранять, — голос Генмы был словно сталь, и она очень резко напомнила Какаши, где именно его место. За спиной Ируки. — Как только мне понадобится совет о том, как обезопасить себя, я обязательно пойду к Вам. Ну а дела государственной важности… — он замялся, будто бы подбирая красивый оборот, способный унизить и без того растерянного охранника ещё сильнее. — Оставьте нам.       Он окинул Хатаке последним презрительным взглядом, заставляя седоволосого отступить на несколько шагов назад, вставая в нескольких метрах от Умино, там, где и должен был остаться.       Всё это было глупостью чистой воды, ему не стоило лезть. Какаши не было обидно, ему было противно. Хотел ли он врезать Генме? Да, пожалуй, но за что? За слова правды? В конце концов, он и впрямь просто вояка. Что он, – Какаши Хатаке, бывший солдат даже не окончивший школу, – понимает в делах государственной важности? Правильно, ничего. Он просто парень, который должен стоять и помалкивать.       — Вы не имеете права так с ним разговаривать!       Голос Ируки прозвучал словно гром, среди ясного неба, и на ощупь был таким же, будто бы намерено бил током прямо в испуганного Ширануи. Какаши не успел даже поднять глаз от пола, как Умино поравнялся с ним, фигура была напряженной и угловатой, а поток сорвавшихся с губ слов уже невозможно было остановить. Хатаке знал, потому что сто раз видел, когда у Ируки начинался словесный понос.       — Думаю, в этой теме Какаши-сан понимает больше, чем Вы, или я, или кто бы то ни было! То, что он не выбрал своей целью работу в правительстве, не значит, что он чем-то хуже нас. Он умён и сообразителен, он старательно выполняет свою работу, он имеет право голоса так же, как и все, как и солдаты, за которых Вы отвечаете! Он долгие годы защищал нашу страну ценой своей жизни и только поэтому стоит сейчас здесь, а не на поле боя! Генма, Вы обязаны извиниться. Немедленно, потому что…       Ирука говорил ещё долго, пылко и страстно, будто бы отчитывал маленького ребёнка, а Какаши стоял и улыбался, как придурок. Пожалуй, этот Умино был не так уж и плох, когда орал не на Хатаке.