чудесные у вас кольца!

Лифт — PIZZA

      Часто поддержка требуется не тем, кто лежит в больнице, а их близким. Антон, опухший, заспанный, с бледными треснувшими губами, неподвижно сидит на кровати. Проснулся от приевшегося и такого мерзкого будильника. И зачем проснулся? Чтобы на учебу пойти. А после учебы — в больницу, к Арсению.       Парень медленно моргает, не дышит и думает. Раньше получалось вставать легко, почти на автомате, а в течение последнего года внезапно потребовалась причина: пара с приятной преподавательницей, недорисованный портрет красивой модели, приезд Ильи… Сейчас его причина спит, возможно, кряхтит сквозь сон от боли, вдыхая масляный запах больницы. До знакомства с Арсением ему приходилось долгие минуты размышлять над тем, почему же все-таки ему стоит откинуть одеяло и опустить ноги на ледяной пол. В конце концов, он приходил к мысли, что сегодня точно позвонит Илья, а если не позвонит, то Антон разрешит купить себе что-нибудь спонтанное, что даст капельку серотонина. Спонтанные покупки, или почему к концу месяца у него минус пять рублей на карте.       Ноги обжигаются о холодный линолеум (здесь вообще, блять, отопление включат когда-нибудь?), когда Антон все же встает, успокаивая себя тем, что сегодня встретится с Арсением. Вчера пришел поздно, тот уже спал, а будить не хотелось — мало ли, сколько усилий Арсению пришлось приложить, чтобы банально проигнорировать боль в голове и опуститься в сон. Сегодня Шастун планирует уйти с последней пары: поговорить с Поповым хочется невероятно.       Парень, умывшись теплой водой, что, впрочем, создало контраст температур и вызвало стаю мурашек, проходит в кухню и решает сегодня не делать кофе. Где-то должен был чай в пакетиках. Так быстрее. Присаживаясь за стол, он не берет в руки телефон, буквально не понимая, зачем сейчас он нужен. Ему кажется, что он плавает в густом темно-синем тумане, в котором можно разглядеть лишь серые пятна-силуэты. Туман этот двигается то вниз, то вверх, опоясывает тело Антона, проникает внутрь, холодным паром проходится сквозь него и повторяет эти действия раз за разом. От этой ритмичной качки сердце Шастуна напрягается, давится в ощущении раздражающей тошноты. Голова его кажется внушительно распухших размеров, а в ней кто-то серый, безжалостный, но абстрактный кричит, причиняя Антону невыносимую, страшную боль:       — Блять, лечиться тебе надо, хуйло ебаное…!       Антон встряхивает головой, осушая чашку чая залпом, которая остыла еще минут десять назад, и торопится выйти из квартиры. Уйти в учебу — вот, что сейчас нужно. А после учебы — в разговор с Арсением (это вообще-то нужно еще больше). Шастун считает нужным пройтись пешком, потому что есть шанс, что позвонит Илья — вчера в переписке обещал ему. Он проверяет диалог на всякий случай — удостовериться, что сообщение о звонке ему не приснилось. Краем глаза замечает переписку с Соней и её «Шаст, ты как там?». Отвечать пока не хочется, все равно слов найти не получится, поэтому, чтобы не игнорировать подругу, он делает селфи с опухшими глазами, которые невольно бросают сигналы о помощи. Как расценивать это фото — дело девушки, а совесть Антона чиста. По крайней мере, на ближайшие часы. Тем более, он уверен, у нее у самой достаточно сейчас проблем. Вроде как они с Эдом планировали отношения.       Шастун смотрит на эти попытки с жалостью, потому что понимает, насколько оба они травмированы. Соня — после отношений с манипулятором, который настолько сильно вывел ее на чувство вины, что она после нескольких месяцев после расставания ненавидит себя, трахается с каждым встречным, после чего еще сильнее себя бранит и искренне, блять, верит, что не достойна нормальной любви. Эд просто очень активный и общительный, его всегда слишком много, порой даже чересчур, но Антону пока непонятно почему — да и, честно говоря, неинтересно. Главное, чтобы с Соней ничего плохого не сделал, иначе станет совсем тоскливо.       По приходе в универ Антон вздыхает — Илья так и не позвонил, а до начала пар осталось чуть больше десяти минут. Однако когда парень проходит в аудиторию, замечает сообщение от брата. Илья 8:17 Могу позвонить щас?       Он, не думая, отвечает положительно и выскакивает из кабинета. Идет по длинному коридору, ища незанятый подоконник, и не сводит глаз с экрана. Сейчас как никогда хочется услышать родной голос. И хотя навряд ли Антон сможет описать причину своего плохого настроения, но поговорить о буднях у них получится. Обмен проблемами, переживаниями с братом очень помогает. Несмотря на то, что это все еще отрицательная энергия, тепло расплывается внутри. Так оба чувствуют нужность друг другу.       — Ало? — начинает Антон, усаживаясь на подоконник.       — Да, братан, привет! Прости, что поздно так, проспал че-то. Тебе на пары там не надо идти? Уже половина скоро.       — Надо, но я лучше с тобой поболтаю. Там все равно ничего интересного. — Илья усмехается.       — Весь в меня, блять. Ну, распиздяй, рассказывай, как ты?       Брат утягивает Антона в теплый, родной, тянущийся как мед разговор. Как раз то, что ему нужно, то, что помогает расслабиться и хотя бы на полчаса отвлечься от внешней жизни. Слов не хватает, чтобы описать, как сильно он скучал по их пустой болтовне.       — Тох, а че грустный-то такой?       Все-таки заметил. Антон тоскливо улыбается, выговаривая уже подготовленный ответ: «Спать хочу. Поздно лег вчера». Универсальная фраза, работает всегда.       — Че, как там Арсений твой? — Илья делает акцент на имени, выговаривая его с небольшим отвращением и надменностью. Антон напрягается.       — Да не знаю… Мы не близко общаемся. Да и давно не общались.       — Ну и заебись. Не появилось кандидаток на роль твоей девушки?       — Нет.       — Ладно… Не буду тебя пытать, если захочешь — сам расскажешь. Судя по твоему голосу тебе эта тема не сильно приятна. — Он усмехается.       А Антон размышляет над тем, что никогда в жизни не сможет признаться Илье, что встречается с Арсением. Хотя бы потому, что брат терпеть не может Попова. А вторая причина, конечно, — его гомофобия, которую никак не вывести из головы. Удивительно, насколько в штыки он все это воспринимает, причем, Антон не понимает, почему. Вот что плохого в том, что два человека любят друг друга? Какая к черту разница, какого они пола? У Шастуна в голове не укладывается аргументы Ильи «это против природы» и «мерзкие они». Если это существует, то природа зачем-то это создала, правильно? Да и что мерзкого-то? Обычные гетеро-пары не менее отвратительны, когда лижутся в общественных местах. Если Антон хотя бы заведет эту тему, то все закончится, может, и не ссорой, но неприятным разговором — точно. А про Арсения заикнуться и вовсе страшно — Илья ясно дал понять, что не одобряет связь Антона с ним. Тогда, получается, не нужно просто говорить? Когда так много риска потерять брата либо любимого человека, лучше не делать ничего? Илья приезжает редко, с Арсением не общается, знакомых в Петербурге у него нет, значит, тайна может оставаться неявной очень долгое время. Порой выбора совсем не остается, но, возможно, посмотрев на этот выбор под другим углом, он покажется не таким плохим? Он один и, видимо, вселенная решила, что он единственно правильный.       Антон мысленно кивает самому себе, оставаясь удовлетворенным принятым решением. Так будет лучше.       — Илюх, как там Оксана?       — О-о-й, Тох, пиздец какой-то. Гормоны видимо сыграли, очень нервная стала. Истерит на каждом шаге, я уже задолбался. А впереди еще восемь месяцев…       — Блин, соболезную. Сложно тебе будет, конечно. Но ты, если че, звони мне, чтобы повыебываться. На Оксану не срывайся, она этого не заслуживает. На меня можешь покричать, я в целом не против — хоть что-то интересное будет. Я всегда рядом, ты знаешь.       — Ну, спасибо, братан… После рождения ребенка можешь сказать это Окс, она хоть поугарает. И «спасибо» скажет.       Проговорив еще пятнадцать минут, Антон слезает с подоконника и не торопясь идет в аудиторию. С начала пары прошло тридцать пять минут, препод не особо придирается к опоздавшим, поэтому ничего страшного впереди ждать не стоит. Самое главное — дождаться конца дня и поехать к Арсению.

***

      Такси приезжает вовремя, приложение обещает доехать через двадцать четыре минуты. Антон позволяет себе расслабиться и подремать на заднем сидении. Однако расслабление совсем не хочет к нему приходить. Он нервно дергает ногой, пачкая кроссовками обивку салона.       В голове невольно возникают воспоминания того вечера. Хорошо ли он поступил? Как бы на его месте поступил Арсений? А Илья? Может, все-таки нужно было ввязаться в драку? Безусловно, получить пизды, но хотя бы показать себя Арсению в лучшем свете? Хотя зачем ему этот лучший свет, если нужнее ему была тогда помощь, которую Антон и оказал… Побежал дальше, свернув в какой-то переулок, и нашел полицейскую машину — словно ждала его. Шастун тогда в бога на миг поверил. Быстро пробормотал мольбу о помощи да побежал вместе с полицейским. Тот не особо торопился: шел размеренным шагом и рассказывал увлекательную историю:       — Гражданин, знаю я, кто там промышляет. Мы тут и стоим для этого, это сынишка нашего главного, так он всю округу при себе держит. Главный пытался говорить с ним, но больно уж он мягок с ним, понимаете? Тут разговор короткий: ремешка поддать да в обезьянник на пару дней — как шелковый станет. Так нет, отец просит следить за ним, чтобы чего серьезного не натворил. Мол, чем быстрее мы его уберем, тем меньше вреда он успеет нанести.       — Извините, а вы можете побыстрее? Его реально нужно убрать, там мой друг уже лежит, я боюсь! — проговаривал Антон разным ритмом голоса: то срывался на крик, то шептал.       — Сань! Прими гражданина-то! — бросил тот своему напарнику, — больно нервные вы, идите к Александру, он валерьянки насыпет. Идите-идите. Все нормально будет, я уже бегу, слышите? Не волнуйтесь.       И все. А дальше — валерьянка, Александр и через десять минут скорая.       Свой поступок он оправдывает тем, что было бы намного хуже, если бы он в драку полез. Чем бы это закончилось тогда? Не одним, а двумя пострадавшими, конечно. Их пятеро, а Антон и Арсений — вдвоем. К тому же, Арсений уже в горизонтальном положении.       Шастун нервно трясет головой и выдыхает. Он надеется, что их мнения с Поповым сходятся, и парень на него не обижается. Это был единственный нормальный вариант, разве нет?       Дверь по-больничному тревожно скрипит, и Антон заглядывает внутрь. Арсений лежит на боку, с интересом разглядывая стену. Сразу понимает, что кто-то вошел, и чуть приподнимается, мгновенно улыбаясь. Улыбка получается вымученной — видимо, Антон вырвал его из тоскливых переживаний.       — Привет, солнце, — Шастун подходит ближе и бегает взглядом по лицу парня, стараясь заметить какие-нибудь изменения. — ты как?       — Неплохо. Нормально. — он пододвигается ближе, усаживаясь на кровати, когда Антон опускается рядом. — иди сюда…       Антон забирает больного в объятия. Не утягивает, не погружает — забирает. Они понимают, что им будет нелегко. И кто-то из них должен время от времени забирать второго из не всегда приятного мира. Им нужно по очереди находиться под защитой друг друга. Так безопаснее, так теплее.       — Какие же они ебланы…- критикует Антон, мягко оглаживая голову Арсения, чтобы, не дай бог, не надавить на больное место.       — Ты быстро соориентировался. Спасибо.        Антон выдыхает: не обиделся.       — Я завтра позже приду, спать не будешь? — он оставляет маленький успокаивающий поцелуй за ухом, будто пытается восполнить недостаток нежности за прошедшие два дня. Мысль, что через некоторое время его придется снова отпустить, вызывает агрессивную безысходность — почему нельзя быть вместе постоянно?       — Не буду, — шепчет Арсений куда-то в шею, проводит носом по ней и сжимает ткань худи пальцами. — если что, буди. Я лучше с тобой увижусь, чем посплю лишний час. Грудная клетка сжимается, Антон чувствует слишком много всего. Здесь и жалость к Арсению из-за того, что ему пришлось пережить — Шастуну хочется до звезд в глазах жмуриться и по потолку кататься, когда он пытается представить чувства Арсения в тот вечер. Здесь и непереносимая злость к тем мразям, которые внезапно решили, что имеют право избить до состояния больницы самого, блять, светлого в мире человека. Здесь и безудержная любовь к Попову, которую хочется выражать через слова и прикосновения, и вместе с ней досада на судьбу, дающую им слишком мало времени. Кажется, еще минута, и он разорвется. На мелкие куски, обрызгает своими эмоциями всю палату и на выходе неловко посмотрит на уборщицу, которой придется все это убирать, копаясь в руинах его жизни и размышляя, какое чувство можно смело бросить в урну, а какое — заморозить до лучших времен.       — Как в универе дела? — Арсений жмется к нему ближе, вдыхает запах его худи, ищет что-то кроме больничной атмосферы, которая уже за два дня успела превратить его в безжизненного овоща.       — Как обычно. Готовят к курсовой зачем-то в начале сентября, блять. Ничего еще по сути не изучили, а уже сессией напрягают. — у Антона нет никаких сил разорвать объятия, он чувствует, что даже миллиметр расстояния между их грудными клетками способен пропустить внутрь что-то чуждое, тоскливое.       — Я здесь максимум на полторы недели. Врач сказала, просто сотрясение сильное и ушиб ребра. Больно, конечно, но терпимо. Знал бы, что любить тебя так физически больно, ни за что бы не заказал ту гребаную пиццу. — он произносит это абсолютно безобидным саркастическим тоном и негромко хмыкает. Антон усмехается, укладывая голову на его плече.       — Сделаю вид, что ничего не слышал.       Антон рассматривает стену палаты, чувствуя, как Попов горячо дышит ему куда-то в ключицу. Его все еще разрывает от мысли, что они могли сидеть вот так — обнимаясь — в доме у кого-нибудь из них, а не в больнице. Спокойно обниматься, лежать рядом, разговаривать ни о чем, не задумываясь о течении времени. Дома же нет часов посещения. А все из-за кого.? Мерзавцы.       Уходит Шастун спустя двадцать минут, когда медсестра, медленно проскользнув и напугав отпрянувших друг от друга парней, мягко намекнула о конце их времени.

***

      На следующий день прийти к Арсению у Антона не получилось. Собирался после пар, уже было заказал такси, да какой-то слишком памятливый заказчик напомнил о себе. Сказал, что если через три часа Антон не пришлет готовый результат, то напишет ему не самые хорошие слова в посте с надписью «отзывы», потому что задерживать заказ на три недели «не в компетенции хорошего художника».       Шастун на крыльях ненависти бежит в квартиру, чтобы дорисовывать портрет мужчины с носом картошкой и успеть как минимум за час до конца времени посещения в больнице. Но научная руководительница внезапно решает, что именно сегодня до полвосьмого вечера ей нужно прислать тему-задачи-цель-введение для курсовой работы. Ничего из перечисленного у Антона, естественно, нет, поэтому он пишет сообщение Попову о том, что сегодня приехать не получится, употребляя слово «извини» вместо запятых.       Летом он успел забыть о таком бешеном ритме его университета и не вспомнил даже тогда, когда узнал имя его научной руководительницы по курсовой. Закончив с ней, добросовестно отправив файл с опозданием на час, он со слипшимися глазами переходит к домашке для завтрашнего семинара по экономике. В процессе понимает, что завтра сходит только на первые две пары и на него и проигнорирует последние две по истории и физкультуре. Ему слишком сильно хочется увидеть Арсения. После полуночи, выполнив две пятилетки за полгода, он откидывается на стул на кухне. Умоляет себя из прошлого, чтобы тот оставил ему хотя бы одну банку пива в холодильнике, и проклинает, когда не замечает ничего кроме овощей. Что ж, тогда приготовит хотя бы ужин — если его можно так назвать в час-то ночи. Гречка с овощами остается одиноко стоять на столе, пока Антон шлепает по холодному полу на балкон — закурить хочется невероятно. Иногда ему кажется, что он жив только благодаря этому. И Илье, который даже сейчас брызгает в него мемами из паблика во ВКонтакте.       Наедине с собой, сигаретным дымом и ледяным полом балкона, Антон снова погружается в свои мысли, где становится уже совсем неуютно. В голове раз за разом прокручиваются события того вечера, останавливаясь на кадре, где Арсения бьют ногами. Шастун жмурится каждый раз, когда вспоминает эту картину. Но избавиться от нее не получается — это где-то внутри, в подсознании, видит он ее не через глаза. У него в голове не укладывается мировоззрение тех парней. Как может быть противна любовь? Устал он уже размышлять над этим, но мысли заполняют его голову, переполняя ее до краев. Кажется, еще немного и эти мысли в виде несвязных предложений потекут вниз через уши, глаза, рот и нос. Да скорее бы уже: голова невыносимо болит.       Появляется дежавю: совсем недавно, пару месяцев назад, он так же сидел и думал над тем, что изменить не в силах — о взрослении. Вспоминал детство, маленького Илью, школьные годы. Так же как и сейчас размышляет над тем, что не способен повлиять на внутренние установки людей. Совковое мышление, в котором секса, конечно же, нет, мужик в семье главный, а педерасты равно фашисты. Тридцать лет как совка нет, а люди так и не поменялись, причем, молодое поколение — тем парням лет двадцать пять, не больше. И ведь никак на это не повлияешь. Ступишь неверно и уже в колонии за пропаганду среди несовершеннолетних. Чушь какая-то.       Как и в тот вечер, летом в июне, его разрывает от тоски и безысходности. Тогда ему помог незамысловатый способ тушения сигареты о себя, но поможет ли он сейчас? Тот поступок кажется каким-то детским, словно ничего больше сделать он не в силах, кроме как калечить себя. Сейчас даже мысли такой нет — ну, какие, к черту, ожоги? Как они помогут поддержать Арсения и остудить гомофобный пыл Ильи?       Да и как вообще можно думать о каком-то мимолетном самоповреждении, когда на столе его ждет гречка с овощами?

***

      Антон просыпается в шесть утра, чтобы успеть доучить вопросы для семинара. Зачем им, менеджерам, глубокое изучение механизмов плановой экономики? В стране рыночная уже тридцать лет, и никто совок возрождать пока не собирается. Так зачем голову забивать? Непонятно.       Еще месяца учебы не прошло, а он уже чувствует себя так, будто завтра сессия начнется. Так сильно его напрягает университет, что он уверен, насколько сильно возненавидит свою профессию после выпуска. А перед выпуском еще защита диплома… Шастун вздыхает и медленно идет одеваться. Одно радует — сегодня точно сходит к Арсению. Тот не ответил на вчерашнее сообщение. Видимо, телефон дают только днем, чтобы не напрягать больную от сотрясения голову. Интересно, чем он там вообще занимается?       За окном пасмурно, он надевает хрустящую ветровку поверх худи и, не застегивая ее, накидывает капюшон от кофты. Должно быть тепло. Идет снова пешком — тратить деньги не хочется, последние запасы он потратил позавчера, когда раскошелился на такси до больницы, а вчерашняя оплата заказчика отправилась на срочные нужды Илье. На улице мерзко и влажно, так влажно, что ноги начинают противно хлюпать в кроссовках, когда он подходит к универу. Все это так раздражает и разочаровывает, что хочется встряхнуться, разбросав капли дождя и грязи в стороны, как делают собаки после купания.       Первые две пары проходят, на удивление, быстро, Антон конспектирует лекцию преподавательницы, успев кое-как записать главное — диктует она, конечно, лучше всяких реперов. К концу голова раскалывается от напряжения и количества информации, поэтому в перерыв он идет в туалет, чтобы умыться холодной водой. Становится только хуже, от воды его начинает знобить, и Антон не на шутку задумывается, не заболел ли он. В рюкзаке находит ибупрофен и оценивает ситуацию как критичную, проглатывая таблетку целиком.       Весь семинар он сидит в состоянии тревоги, постоянно следя за временем. Просыпается чувство, что если он не будет смотреть за цифрами на экране телефона, то они побегут в несколько раз быстрее и остановятся на 19:00, то есть конце часов посещения в больнице. Он ощущает себя в огромном сером пузыре, в котором внешние звуки доносятся глухим отголоском, поэтому доклады одногруппников он не слышит вовсе, повторяя про себя медленно «еще сорок минут», «тридцать семь…». Непонятно откуда взявшаяся тревога не отпускает до конца семинара. А когда его сыплет вопросами преподаватель, он мрачно смотрит и старается связать слова в понятные другим людям предложения. За десять минут до конца он чувствует себя не тем, кто каждую минуту смотрит на часы, а настоящей тонкой и дрожащей секундной стрелкой, которая все никак не сдвинется в отметку 14:50.       Он слышит звонок, сквозь зубы бранит препода, что тот задерживает группу на пятнадцать минут, и вылетает из аудитории. На пути к первому этажу и выходу из универа, телефон жужжит, и Антон поднимает брови в удивлении — звонит Арсений.       — Антон, привет.       — Привет? Все нормально? — беспокоится он еще с самых первых секунд, предчувствие кричит, что обязательно должно случиться что-то плохое.       — Да, котёнок, успокойся, все в порядке. Я в порядке. Звоню, чтобы сказать, что выписался. Я устал там сидеть, поэтому подписал бумагу о лечении на дому. Там ужасно, честно говорю.       — Арс, а так можно? Тебе хуже не станет?       — Нет, врач разрешила.       — Ты как себя чувствуешь сейчас? болит что-нибудь? как голова? — беспорядочно закидывает его вопросами Антон.       — Антон… — тихо обрывает Попов, — успокойся, вдох-выдох. Все нор-маль-но, слышишь? У меня ничего не болит, чувствую себя отлично и жду тебя вечером, хорошо? Приедешь?       — Я…Да, приеду. Конечно. Могу хоть сейчас, я вообще-то уже вышел почти, — он усмехается, — чтобы в больницу ехать.       — Не переживай, правда. Сиди на парах и выдыхай спокойно, я дома, поэтому приезжай, когда получится. Только сегодня, хорошо? Я соскучился. Иначе сам к тебе приеду.       Антон улыбается — ну нельзя не улыбнуться от таких слов, произнесенных его любимым человеком. Голос Арсения, спокойный и медленный, снимает с Антона всю тревогу и погружает в теплую атмосферу их разговора. И голова уже не болит, и на историю можно сходить — не такая уж она и скучная.

***

      — Антон… — Арсений врезается в парня сразу, как только тот входит в квартиру.       Шастун прижимается всем телом, беспорядочно целуя то в лоб, то в макушку — куда достанет. Арсений обхватывает парня руками, утыкаясь в ключицу и громко выдыхая. Оба плавятся от таких долгожданных касаний, в которых нуждались сильнее, чем в воздухе. Хотя нуждались они, конечно, друг в друге, тактильность — дополнение ко всему.       Антон проводит носом по щеке, цепляясь за футболку и стараясь притянуть к себе ближе и ближе — казалось бы, куда еще? Арсений поддается этому порыву, потому что понимает: каждый, блять, миллиметр способен снова отдалить их друг от друга. Оба осознают, что не выдержат такого кислородного голодания, пытка слишком затянулась.       Шастун отодвигается, чтобы притянуть снова. Арсений поднимает голову и приближается для поцелуя. Обоим он кажется невыносимо обжигающим — словно без долгих закаливающих поцелуев все стало совсем ново, неизвестно. От того только тоскливее и горячее.       Антон смакует губы, медленно гладя загривок, путаясь в волосах, второй рукой удерживая парня за талию. Тот стоит, крепко обхватив его руками, кажется, еще немного, и вцепится ногами — только бы сократить между ними расстояние. Оба теряют какие-либо силы на разговор, приветствие и обсуждение. Зачем, когда есть взгляды и касания?       Ноги чуть подкашиваются от долгой концентрации на чужом теле, поэтому они, не отходя друг от друга ни на шаг, проходят дальше в квартиру и падают на диван. Наконец-то могут просто лежать рядом, не думая ни о чем и осыпая судьбу благодарностями за такую встречу. Антон не знал моментов лучше, чем тот, когда Арсений, закинув на него ногу, проводит рукой по щеке, смотря в глаза таким горящим взглядом, который способен зарядить на месяцы вперед. А Арсений не соображает вовсе — все окутывается туманной дымкой, оставляя парней наедине друг с другом, обособляя их от чего-либо, способного помешать.       Спустя сорок минут Арсений приходит в сознание, возвращаясь в реальность.       — Антон, — шепчет он, приподнимаясь с груди парня, — хочешь есть?       Антон, уже давно чувствующий себя трезвым от переизбытка эмоций, утвердительно кивает.       — Доставку? — Арсений встает с дивана и уходит в часть квартиры, считающуюся кухней, чтобы налить себе воды.       — Да, не думаю, что у кого-нибудь из нас есть силы готовить, — усмехается Антон. — я закажу.       Арсений улыбается, возвращаясь к дивану. Пока парни делают заказ, выбирая что-нибудь сносное за какие-нибудь сносные деньги, Антону приходит сообщение. Ира 21:03 Антон, срочно!) нужна помощь. Можешь приехать в течение получаса к родителям? Я тоже буду скоро. Пообещала им еще на той неделе, но тебе сказать забыла, прости. Адрес помнишь, я тебя жду.       Арсений поворачивается к Шастуну с выражением лица типа чего, блять? На лице Антона невольно скользит эмоция отвращения, затем заменяясь жалостливой кривой улыбкой.       — Это Ира, да, — поясняет он, — я ей типа парня заменяю. Мы с ней парой когда-то были. После расставания пошли одинаковыми однополыми дорогами. Только у нее родители в СПб и постоянно просят меня в гости.       — А, стесняюсь спросить, почему бы ей не познакомить своего реального партнера с ними? — Арсению такая авантюра явно не нравится, он хмурит брови и бегает взглядом по лицу Антона, выискивая ответ.       — У нее не партнер, а партнерка. Я же говорю, мы с ней классическая «бай» пара. Пчелы, пиво, неопределившееся звено. Как угодно. Понял? — уточняет Антон и смягчает интонацию. Конфликт сейчас совсем не в приоритете, нужно выруливать ситуацию и сделать это хотя бы раз в жизни адекватным способом — объяснить.       — А ты-то тут причем? Я понял, что ты прикрываешь, но она тебе хотя бы платит?       — Нет, — Антон усмехается. — я по старой дружбе.       — Между вами было реально что-то такое, из-за чего вот так стоит выеживаться?       — Да, — сразу отвечает Антон и вздрагивает. А было ли?       — Не кажется, что она слишком халатно относится к твоему времени? Предупредить за полчаса…это же совсем край, нет?       Антон глубоко вздыхает, стараясь ответить на, казалось бы, такой очевидный вопрос. Было ли между ними такое, из-за чего он должен ей помогать? Сейчас, допустим, он предпочел бы ей вечер с Арсением. Уж сидеть окутанным таким нужным теплом Попова наверняка лучше, чем отвечать на глупые вопросы матери Иры, к концу вечера обычно переходящих на «Что ты ел на этой неделе?».       — Так что? Поедешь?       А по сути ведь между ними ничего и не было. Набрался опыта? Да. Научился чему-то? Да. Все это он мог бы сделать и с другим человеком — она хоть и первая, но не последняя. И в чем смысл тогда делать для нее то, что Антону делать неприятно? Было забавно пару раз сыграть роль парня, послушать истории от «тещи», но сейчас, когда у него время в сутках распределено по секундам: три — на объятия с Арсением, а восемьдесят шесть тысяч триста девяносто семь — на учебу, эта роль совершенно неинтересна.       — Анто-он, — не выдерживает Арсений, слегка толкая его и возвращая в квартиру. — так едешь или нет? Я не вижу в этом смысла, но если ты так хочешь, то ладно. Я поддержу тебя в любом случае.       — Я думаю… нет. Нахуй надо, да? Я с тобой побыть хочу, а у них застряну опять на два часа. В жопу это. В прошлый раз кое-как выкрутился. Не.       — Честно, я рад твоему решению, — Арсений легко улыбается, целуя Антона за ухо.       — Да, только как ей написать об этом…       — Ну, просто пиши: не могу приехать. Проблемы тут нет.       Антон открывает переписку, начиная сразу же набирать текст. Он старается сделать его наименее грубым, поэтому скрывает несколько фактов, ставших реальными причинами. В конце концов, окликая себя громким «объяснить!», стирает набранное сообщение и отправляет то, которое действительно является правдой.

Вы 21:07 Я не приеду. И вообще, думаю, не смогу больше тебе ничем помочь. Поищи другого человека, я, если нужно, обыграю расставание с тобой, но на этом все. У меня тупо нет времени, поэтому вот так.

      Он морщится от того, насколько прямым и понятным получилось сообщение. Внутри все в клубок сворачивается от волнения — что же ответит? Ира 21:08 А…Ладно, без проблем.       — Так просто? — Антон произносит эти слова вслух, не замечая, и, когда слышит ответ, слегка пугается.       — Ну да, — усмехается Попов, — а ты думал, она истерику закатит? Если не хочешь что-то делать, то можешь всегда отказаться. В этом и суть. Видишь, проблемы нет. Люди это понимают, тем более Ира.       — Ну да… — повторяет слова парня Антон. — легче, чем я думал.       Арсений коротко целует того в нос, смотря таким искренне преданным взглядом, значащим «Ты лучший, и все ты сможешь», что сомнения в этих словах пропадают совсем. Антон в улыбке прикрывает глаза и опускается к Арсению на грудь.       — Я заказал, доставщик приедет через сорок минут.

***

      — Никогда там больше не закажем, — констатирует Попов, с отвращением оглядывая пакет с протекшим куриным бульоном. — они еще и холодное поверх горячих поставили. Мерзавцы.       — Согласен.       Вытащив коробочки с едой, протерев их салфетками от бульона, парни усаживаются за барную стойку. Блюда, конечно, вкусные, но впечатление испорчено.       — Слушай, а чего там Эд? Что они с Софой решили-то? — интересуется Антон, накручивая на вилку лапшу.       — Да вроде ничего. Я так понял, что они друг другу нравятся, но быть вместе не хотят, пока не поговорят о своих загонах. Ну, Эду есть что рассказать, но не то, чтобы там прямо-таки страшно. Несколько неудачных отношений, тут проблем нет. А Софья обсудит свои тараканы, мне Эд рассказал, что там у нее. Страшно, конечно, жаль девушку.       Антон кивает, немного щуря глаза. А когда Шастун с Соней успел сприятельничать? Вот он помнит ее на первом курсе, мельком, так же, как и остальных сокурсников. Дальше — тот самый разговор про красивые работы Антона, затем вечер в баре. А потом словно прошло несколько лет, на протяжении которых они встречались каждый день и роднились все сильнее и сильнее. Никогда у него такого не было, поэтому кажется очень удивительным.       — Арсений, ты как? — отрывается от размышлений Шастун, — ну, болит что-нибудь?       — Если лень называть полное имя, можешь называть просто «Арс», я привык. Только не Сеня, — замечает парень, — я поражен, но ничего не болит. Голова совсем прошла, на ребрах осталось пара синяков, но если их не раздражать, то не болят. Я начинаю верить в психосоматику все больше, — смеется Попов.       — Отлично. Просто вдруг у тебя болит что-нибудь, и ты хочешь полежать, а я мешаю. Хотел уточнить.       — Антон, если мне захочется полежать и ты начнешь мешать, я обязательно об этом скажу. Просто, я не тот человек, кто станет терпеть. Я понимаю, что ты не умеешь читать мои мысли, поэтому говорю все сразу и прямо. Сейчас же если я и хочу полежать, то только с тобой.       Антон отводит смущенный взгляд, когда видит яркую улыбку Попова, появившуюся после сказанных слов.       — Я понял…       Доев все до последнего кусочка базилика в салате, Антон вспоминает важную тему, которую они еще не обсудили.       — Я, кстати, еще кое-что понял.       — И что же?       — У меня есть брат. Ну, Илья. И он, если сказать мягко, недолюбливает отношения такого типа. А если говорить как есть, то он тебя ненавидит и считает себя (вообще-то это факт) ярым гомофобом. Так вот, я как-то слишком парился из-за этого, думал, как бы его подготовить к такой новости. А щас дошло, что, по сути, я же не обязан ему рассказывать прям все, да?.. Тем более я уверен, что из-за этого наши отношения с ним посыпятся нахуй. Просто, это звучит очевидно, но до меня дошло только недавно.       — Антон, ну, ты прав так-то. Ты даже и не врешь ему, просто недоговариваешь, — Попов усмехается, — это круто, правда. Я о таком даже не думал.

***

      Через три дня парни снова сидят вместе, увлеченно смотрят сериал, в сюжет которого не особо погружаются, потому что заняты друг другом. Антон вдруг решает рассказать о своих кольцах. Точнее, рассказывать-то особо нечего, Арсений просто спросил, где тот купил одно из них.       — Смотри, вот это, — он выставляет указательный палец, — я ношу обычно всегда, уже полтора года. Его мне Илья подарил на Новый Год. Вот это, — он указывает на кольцо на среднем пальце правой руки, — и еще примерно тридцать штук я заказывал на алике. Полгода назад пришли где-то. А вот, на мизинце, отвоевал у племянницы. Красивое, зараза, но никуда кроме мизинца не налезает.       — Интересно… — Арсений перебирает пальцы Антона, рассматривая каждое кольцо по отдельности.       — А твое?       — Что — мое?       — Твое кольцо, — уточняет Антон, — ты его ни разу не снимал.       Арсений вздыхает, поджимая губы.       — Если не хочешь, не говори, — произносит Антон, замечая неоднозначную реакцию, — я же не заставляю.       — Да нет, все нормально. Эту печатку мне подарила бывшая жена через некоторое время после рождения Кьяры. Ну, я для себя почему-то решил связать это кольцо с дочкой, потому что тогда постоянно в отъездах был из-за модельного агентства и скучал очень. А так стало легче: посмотрю на печатку и сразу про нее вспоминаю. Ну, вот до сих пор ношу. И до сих пор помогает. — заканчивает он и грустно улыбается.       — Жесть… это очень круто, Арс. Не знаю, что и сказать.       — Ничего не говори. Я уже отпустил ее. Не вижу смысла тянуться за ней, если она этого не хочет. Мне кажется, я там определенно лишний. Только кольцо снимать не хочется. В нем своя история, что ли. Жаль просто так ее потерять. Когда-нибудь я отпущу ее на все сто процентов и тогда стану решать, что с ним вообще сделать.       Антон вместо того, чтобы что-то сказать — да и разве нужны здесь слова? — тянется обнять Арсения. Тот отвечает, последний раз за вечер глубоко вздыхая.