Просто ночной кошмар

Сон какой-то паршивый, так что просыпается Вак Му не без радости, но тут же сомневается, что этот паршивый сон закончился. Это не его половина спальни. Это какая-то конченая пародия на общажную спальню, потому что вокруг нет совершенно ничего персонального. Стены слишком чистые и голые, не считая подделки под классическую живопись, которую он сам бы даже под страхом расстрела не повесил в своей комнате. Телевизор и вовсе на стене, а его свисает на рычаге с потолка над кроватью. Это не взаправду. Даже пахнет не так, как должно бы, и слева периферийное зрение не выхватывает привычную ширму с розовыми ветками цветущей вишни на малиновом фоне. Справа оно выхватывает что-то совсем чудовищное, и Вак Му нехотя вытаращивается, это заметив. Наверное, это бы убило его первым в хорроре, как только бы он заметил что-то из ряда вон выходящее и паранормальное. Будь это гротескный труп непонятно кого, у него бы просто духу не хватило притвориться, что он его не видит в упор, пока не представится возможность сбежать в безопасное место. В кремового цвета кресле из искусственной кожи, притом весьма на вид комфортном, задрав на него ноги, сидит Век Хур со смартфоном в руках. Пальцы выглядят, как паучьи лапы на фоне даже огромной золотистой «лопаты» в чехле с логотипом «Лимба». Надо было эти кресла сделать менее удобными и домашними, где бы они ни находились, тогда, возможно, и всей этой ситуации бы не произошло, потому что их величество не стало бы терпеть дискомфорт. — О, кто проснулся, спящая красавица, видел бы ты свою рожу, жаль, что только я её вижу, — без какой-либо интонации, голову даже не поднимая, зато шевельнув бровями, комментирует он. Вак Му закрывает глаза и старается не шевелить головой, потому что его снова подташнивает без причин. — Будешь? У меня ещё есть. Ты какой любишь больше, виноградный, арбузный, малиновый, папайю? — назойливый трескучий голос справа не утихает, к нему добавляется громкий «пшик» открываемой банки. Вак Му даже мерещится, что он слышит шипение газировки внутри и ощущает запах, который тошноту только усиливает. — Ммм. Вкусненько. А я всё думал, что ты в них находишь, а на деле-то и в самом деле ничего такая пакость, бодрит! Расшевеливает, знаешь. Ну, ты-то, конечно, знаешь. Точно не хочешь глотнуть? Я открою тебе новую, если не хочешь случайно подцепить моих микробов. Хотя тебе-то уже чё терять, ты чего только этим ртом не касался. Гляди, какой распрекрасный принц Очарование, — Век Хур предпринимает ещё одну попытку, и лишь потому, что его тон меняется на более задорный, Вак Му ведётся и открывает глаза. Натыкается на собственное отражение на экране чужого смартфона. — Хотя, реально, ты больше похож на сдохшую принцессу из сказки. Не на принца. Принц её, по идее, спасает, всё такое. Но ты, в отличие от сказки, не выглядишь наливным яблочком и всё такое, как видишь. Ты прямо… Давно такая сдохшая принцесса. Немного разложившаяся даже. Вак Му снова на него косится, стоит смартфону убраться, но ответить не решается, потому что боится открыть рот. Вдруг вместе со словами его вывернет энергетиком с кофе, которые он мешал в кофейне перед этим. По крайней мере, это последнее, что он помнит. — Уютненько тебе? — интересуется Век Хур, ёрзая в кресле и вытягивая ноги поверх его ног, поперёк кровати с поручнями. Заметив их наконец, Вак Му убеждается: он в больничном крыле. Его-таки догнала, наверное, тахикардия, или что-то из этой области. То эта гнида так и радуется, что он просто ждал и не мог дождаться, когда его прогнозы про избыток кофеина сбудутся. — Если б харю твою не видеть и скрип не слышать, вообще курорт, — отвечает он монотонно, всё ещё боясь открывать рот, а потому еле мямля сквозь сомкнутые губы. — Ну, я не думаю, что вообще хоть одной твоей мечте в этой жизни суждено сбыться, так что. Тебе не привыкать постоянно получать отказы, — Век Хур пожимает плечами и кладёт одну ногу поверх другой, так что вместе они весят будто больше, чем обе до этого по отдельности. Вак Му в это время ищет какие-нибудь признаки, что в палате ещё кто-то есть или был, или ему что-то оставили. Он никогда не лежал в больницах, но тысячи раз видел в кино, что навещая, люди оставляют подарки. Подарки он прямо обожает. Ему бы сейчас полого внутри зайчика из дешёвого молочного шоколада и в мятой фольге. Его очень озадачил синюшный цвет губ у собственного отражения, но потом он вспоминает черничный пирог накануне, перед обмороком, и волнение утихает. Всему есть своё объяснение. — Если ты так вращаешь шарами по сторонам в поисках спасателей или там, не знаю, принца, который тебя поцелует, так ты их тут не найдёшь, потому что кроме меня никто не знает, что ты тут. Правда круто? Берегу твою репутацию несгибаемого паразита, у тебя ж, вроде, ты говорил, «организм из стали», не? Не помнишь? Недавно было. Так что я решил, тебе не понравится, если все увидят тебя бледной молекулой на простынках в мелкий цветочек, и попросил никому не докладывать. Можешь не драматизировать, у тебя просто подскочило давление, сердце, как у мула на мельнице, на тебе ещё пахать и пахать. Сам мозги утопил в этом говне, сам перепугался и на пол — брык, лапки кверху. Было довольно смешно. — Хер ли ты тогда тут сидишь, если всё нормально? Иди, отдыхай. Веселись. Празднуй, я не знаю, — Вак Му цедит, наконец поняв, почему у него болит горло, точнее, догадываясь, что ему промыли желудок от остатков энергетика, который он навернул залпом, и который только чуть-чуть успел всосаться в кровь толком, чтобы произвести такой эффект. Он мог бы произвести и больший, наверное. — Решил побыть твоей мамочкой, я ведь старший, что поделать, если твой заступничек и рыцарь хлопает ушами, пока ты пыль с пола собой подметаешь. Приходится следить, как бы мы реально не стали группой, где «помнишь, мальчик кончился от баночки содовой, ну, или девочка, кто там оно было». — Вау, вот это забота. — Цени, шмакодявка бессовестная. Я тебе даже приготовил сказку, вдруг ты захочешь поспать после этого? Тебе нужно много спать и приходить в себя. Тебя же никто даже не спросит, где ты валандаешься, все привыкли, что ты можешь где угодно и у кого угодно заночевать, правда? Проблемой меньше. Так вот, слушай, жил-был я как-то давно, и у меня была замечательная тётушка. Не буду называть её имя в целях конфиденциальности и всё такое. Жили мы, если вдруг ты не знаешь, в старом таком поместье, в долинах, ну, почти никакой цивилизации, школа за сто пятнадцать лет на вертолёте, прочее-прочее. Ко мне даже учителя приезжали сами. Что семья Век Хура обеспечена до неприличия, Вак Му, конечно, наслышан. Он немного ненавидит себя за то, что из банальной скуки в палате в самом деле развесил уши под эту сказочку, но поделать с собой ничего не может. Естественно, он не может рассказывать что-то по доброте душевной и ведёт к чему-то поганому, но не каждый день представляется возможность услышать о его жизни до «ТЭБ». Хотя он скорее всего врёт, чтобы поиздеваться. — Так вот, на выходных там не было просто никого, потому что по будням приходили горничные, садовник, повар, но на выходных — буквально пустыня, бери штатив и снимай паранормальное дерьмо двадцать четыре на семь, ну, или порнуху, всё равно всем плевать. Мои родители ещё не были в разводе, но уже так говённо косили под нормальный брак, что вместе я их тупо не видел, либо отбитая матушка под транквилизаторами и градусом, либо конченый батюшка на колёсах для потенции и тоже не без спирта. «То-то у тебя такой алмазный характер», — думает Вак Му. Его не впечатляет. — Так что тебя не удивит «внезапный» поворот, что тётушка, сестрица матушки, тоже торчала, что боги пощадите, но мне-то, наивному ослу, было невдомёк. Откуда мне вообще знать, что она там у себя в комнате нюхает или колет, или я не знаю. Так вот, один раз просыпаюсь я в прекрасный субботний вечер, радуюсь выходному, иду на кухню и насыпаю себе фруктовые колечки, наливаю в это всё молоко, иду смотреть мультики… и хотя, ты офигеешь, мне было двенадцать, я охуел, зайдя в гостиную и увидев там в луже кровавой пены свою любимую тётушку, которая по крайней мере была единственной, кто никогда не сваливал из дома на несколько месяцев «в командировку по бизнесу» или «в санаторий», хотя на самом деле на реабилитацию. Но как бы факт: захожу я, и у меня эта пиалка с колечками падает просто, потому что она лежит в позе полукреветки, не до конца скрутившись даже, с открытыми глазами, скрюченными пальцами, и вся трясётся, булькая, а из носа у неё продолжает течь эта жижа, которую даже кровью не назвать, она какая-то еле красная, просто цвет несвежей рвоты. Но из носа. И я думаю, мол, может, ей просто плохо, может, у неё эпилептический припадок или типа того? Я же всё-таки, хоть и на домашнем обучении в то время сидел, не идиот. Но вот неловко: у неё при этом резинка выше локтя всё ещё перевязана так, что рука багровая, хотя шприца нигде не было. Не ебу, что бы сделал ты, но мой первый порыв был — броситься к ней и попытаться привести в себя, не знаю, дать ей по щам, как людям в истерике, потому что это же очевидно передоз, вдруг она просто бредит, и ей мерещится какая-то страшная хрень, и ей это поможет? Судя по жиже, конечно, ни фига, но это мы с тобой понимаем сейчас. Тогда мне почему-то казалось, что шансы есть. Так вот, их не было, конечно, но самое дерьмовое — она была в сознании, она не была, типа, «не в себе», она всё понимала, потому что когда я её тронул, она в меня вцепилась и посмотрела на меня. И она меня видела, хотя не моргала, потому что смотрела и пыталась что-то сказать, а потом вырубилась. И я естественно первым делом хотел вызвать «Скорую», как сделал бы любой на моём месте и в здравом уме, и, я не знаю, сознательном возрасте? С пяти-шести лет, наверное, должно хватить мозгов набрать номер «Скорой», да? Так вот, у нас трахнулся конём генератор именно в этот момент, а поместье, мы помним, очень старое, хоть и охуенно пафосное, и весь хлам в нём стоит больше, чем «ТЭБ». И телефон не работал. А мобильного у меня в том возрасте не было. И она ещё довольно долго дышала, часа три с половиной, пока я сидел и смотрел на это, пытаясь с ней разговаривать, потому что мне некого было позвать, никого вокруг не было, и никто не должен был прийти до понедельника. «…эм, ты не виноват, что баба торчала», — хочется сказать Вак Му, но он не сказал бы, даже не бойся перебить, потому что утешать и жалеть Век Хура, во-первых, себе дороже, а во-вторых, просто не хочется. Жалость вызывает ситуация, но не он сам, и через мгновение Вак Му убеждается, что абсолютно в этом прав. — И знаешь, что я думаю с тех пор? — Век Хур улыбается, оголяя верхние зубы и лишь слегка — края нижних. Вак Му молчит. — Что сука испортила мне жизнь. Убила моё детство, втоптав его в лужу этой ебучей бледно-рыжей жижи. Потому что ей хотелось ширнуться, и хотя она знала, что её сестра — ебливая безработная шаболда, которая повисла на психованном трудоголике с нерабочим хером, что я — их ошибка и в то же время жертва всего говна, которое они друг другу делали, что единственная, кто у меня был — это она, и что я верил, что ей-то на меня не наплевать, раз она всегда поблизости и не сбегала, как они… Она всё равно пошла и ширнулась. Эта тупая мразь подумала, что мы в поместье одни, что я — ребёнок, у которого никого, кроме неё нет, и что ширяться в принципе опасно, тем более с таким стажем, как у неё, таким привыканием и — соответственно — дозами, как для коня? Что если что-то случится, может произойти так, что я не смогу позвонить в «Скорую»? Да даже будь генератор в порядке, я мог просто растеряться. Или меня не было бы рядом, я мог всё ещё спать в своей комнате. Или просто рубиться в игры, надев наушники. Она могла умереть гораздо быстрее, чем получилось, и я бы просто не успел, даже если бы мог. Но гадине хотелось улететь на пару часов, и оно того стоило, чтобы я до сих пор помнил её ебучую рожу с пузырями из носа, со скрюченными клешнями и стеклянным взглядом. Так что знаешь, что я хочу тебе сказать, спящая красавица? — Век Хур, убрав ноги с койки, нагибается к изголовью поближе, опираясь локтями на колени и сам не моргая. Вак Му слышать не хочет, но видимо придётся, как и смотреть в ответ, хотя и этого он тоже не планировал. Просто не может оторвать взгляда от чужих глаз, тоже стеклянных и немигающих, как в «сказке». — Хлебай свой антифриз, пусть хоть повылазит через все щели, но сделай одолжение. В следующий раз, когда тебя ошарашит каким-нибудь приступом, спрячься, как собаки, подальше, уйди в какую-нибудь кладовку с инвентарём, а лучше вообще на улицу, и сдохни там. Я не хочу видеть, как ты или кто-то ещё захлебнётся мозгами по своей глупости, ладно? Мне искренне пополам на всех тех, кто самоубивается добровольно, потому что это ваша убогая жизнь, которая вам самим не обосралась. Но портить её другим и обрекать на огромные счета за терапию после этого вы, уёбки, не имеете права. То есть, разумеется, я не могу тебе этого запретить, если ты решишь загнуться прямо дома, но тогда не обессудь, если в следующий раз я тоже просто посижу рядом и посмотрю, как тебя развозит. А я, поверь, один раз смог с ней, второй раз смог поймать тебя за этим одного и скрыть ото всех, что это вообще произошло, и в третий смогу. Дерзай на свой страх и риск, посмотрим, что получится, — Век Хур из совершенно неподвижного снова становится медовым и ласковым, сладко улыбаясь, — поправить тебе подушечку? Свалялась как-то, тебе, должно быть, неудобно. Вак Му хочет отказаться, но не успевает. Век Хур встаёт из кресла и нагибается над ним, на мгновение даже напугав, потому что запах его одеколона и, наверное, шампуня или чего-то подобного Вак Му ощущает внезапно сильно и отчётливо, никогда до этого не приближавшись настолько. Век Хур в самом деле взбивает подушку, втыкая кулаки в её бока и поправляя растопыренными пятернями, пока не остаётся доволен, хотя от «призрака прошлого», которым мерзопакостный Вак Му почти стал по стечению обстоятельств, пахнет так себе — странными медикаментами и всё ещё его сладкими духами, только очень слабо. В палате, к тому же, витает невыветриваемый «аромат» антисептика. Век Хур смотрит на него, чуть отстранившись и окидывая результаты трудов оценивающим взглядом. Он собирается добавить ещё что-то непременно остроумное, но спотыкается и с трудом сглатывает. Он не хотел, чтобы на него накатило, он достаточно «умер внутри» и много лет шутит на эту тему, потому что действительно не из чувствительных людей. Его триггеры и флэшбэки — единственная его слабость, и он даже с ними в состоянии запросто справиться безотказным средством — агрессией. Но его всё же немного сбивает вид человека, которого он привык видеть сильным и сияющим, даже когда тот выглядит, как пугало, но ослепляет здоровьем и выносливостью, вот таким. Он безошибочно, сам того не зная, выцепляет подсознанием момент, когда Вак Му его пугается, и это выглядит странно, потому что обычно он не испугался бы ни за что, а сам дал ему в рыло заранее сжатым кулаком. Вот этого Век Хур ожидал вполне, но никак не долю секунды паники. Что он о нём думает? Что он при всей своей браваде тут, в палате, мог что-то сделать тому, кто не может сопротивляться? За кого они его все принимают? Он такой шикарный, что ли, актёр, порой даже лучше, чем самому бы хотелось? Они все понятия не имеют, какой он на самом деле. Если он захочет, он может что угодно, и наверное первый и главный, кому это стоит объяснить на пальцах, сейчас под ним, не пытается сопротивляться, а если и да, то плохо старается. Вроде даже пытается успеть за происходящим, но это не то, для чего Век Хур вообще это делает. Он не хочет, чтобы ему отвечали, он пришёл сюда не за этим. И не за тем, что вешал на чужие уши пять минут назад, тоже, разумеется. Поэтому, осознав какую-то реакцию, он почти теряется, но всё равно она слишком мутная, чтобы уделять внимание всерьёз, и он давит грубее, толкает глубже, кусает сильнее, сжимает крепче, как будто этим правда можно убить или хотя бы что-то чуть-чуть сломать. Всё равно фоново мешает какая-то возня в ответ, и даже руки немеют от того, насколько невозможно сильнее стиснуть пальцы, губы ощущаются стальными от того, насколько горят и внушают иллюзию металлического привкуса. Немного интересно, не лопнули ли до крови чужие, но страшно открыть глаза. Век Хур его искренне ненавидит за все мелочи до и за саму ситуацию сейчас, но сильнее уже не получается, и как он оказывается в нише между плечом и шеей, где шёлковый воротник пижамы не застёгнут на верхние две пуговицы, даже не помнит, прежде чем сомкнуть на ней зубы и чудом вовремя не сжать их до конца. Вак Му дёргается, выдав то ли вздох, то ли прямо настоящий вскрик, а затем хаотичную ругань, и Век Хур чувствует, что придётся что-то объяснять, если не прекратить, отталкивается от спинки кровати лёгким движением, будто так и задумано, шмыгает деловито носом, вытирает запястьем рот и пожимает плечами. — Печально, но что и требовалось доказать. Таким он Вак Му не видел тоже никогда: с огромными глазами, не то что помятым, а смятым о кровать, с рефлекторно согнутыми и поднятыми к лицу руками, будто заранее, чтобы оттолкнуть. Хотя он не пытался. Или Век Хур не помнит, не почувствовал, но готов поклясться, что он не пытался. — Какого хуя?! — всё-таки вскрикивает, но уже совсем иначе Вак Му. — «Какого хуя?!» — передразнивает он его, тоже встряхнув руками перед собой и подпрыгнув для прикола, а затем смеётся, протискиваясь между креслом и кроватью, вплотную отираясь о её бок штанинами. Шорох немного приводит в себя, потому что он, кажется, немного оглох, и кровь шумит в ушах. — Что и требовалось доказать, — повторяет он, — тебя просто немного ребутнула твоя же ЦНС, но я почему-то уверен, что даже будь ты при смерти, и будь это дальнобойщик с трассы хуй-знает-шестнадцать, ты бы тоже не сопротивлялся. Ты безнадёжен. Отдыхай, тупая шаболда, намотай себе на куда хочешь, что я тебе сказал, и постарайся загибаться, никого не раня. Ты никому не нужен настолько, чтобы потом всю жизнь вспоминать твои предсмертные судороги. Век Хур гасит за собой свет у двери, прежде чем выйти, и Вак Му даже не представляет, в больничном крыле «ТЭБ» есть кнопка вызова медсестры, как в кино, или хотя бы какой-то пульт, чтобы самому включить свет? Ниточка, чтобы включить какую-нибудь лампочку над головой? Ночник? Хоть что-нибудь? Он задирает голову в поисках чего-то похожего, но света из-за зашторенного окна слишком мало, чтобы что-то разглядеть. Он не хочет спать. Он хочет свернуть шею Век Хуру.