Чёрные звёзды

— Кто бы мог подумать, что однажды сам великий Реборн попросит меня о помощи, — ухмыляется Верде, выходя на внутренний балкончик огромного ангара. — Заткнись, — огрызается в ответ киллер и затягивается сигаретой. Руки у него до сих пор то и дело подрагивают. И Верде уже давно не видел его в таком состоянии. — Я подумаю, — с невозмутимо-ехидным лицом отзывается ученый и прихлебывает кофе. Встаёт рядом, облокачиваясь на перила и смотрит вниз. И улыбается. А внизу… Внизу Иетсуна… и те, кто раньше были его Хранителями, плавают в огромном бассейне синевато-зелёной жидкости, изредка дергаясь во сне. — Это первый случай не только в моей практике, но и вообще в задокументированной истории. Уникальное, беспрецедентное явление… — смакует Верде каждое слово. — Чем это опасно для них? — прерывает его Солнце. — Не имею ни малейшего представления, — констатирует он с поистине детским восторгом. — Говорю же, это первый подобный случай. Такой простор для исследований! — и он щурится довольно и растягивает бескровные губы, отчего становится похож на огромную ящерицу. Реборн только кривится в ответ и тушит раздраженно сигарету. Отворачивается, уже готовясь уйти… — Обычно я не вмешиваюсь, если того не требует эксперимент, но… — говорит Верде внезапно. И говорит уже совершенно другим тоном. — Позволь дать совет. По-семейному, так сказать, — ухмыляется он и поворачивается к застывшему киллеру. — …Ты не сможешь заставить его измениться. Что бы ты ни делал, он все так же будет лезть в петлю ради защиты своих. Запрёшь — сбежит. Будешь убеждать — он тебя не услышит. Попробуешь надавить авторитетом… Что ж, прожил же он как-то без тебя все эти годы, — пожимает он плечами. — Заткнись! — едва ли не рыком обрывает его Реборн, но тут же возвращает самообладание. Выплевывает сквозь стиснутые зубы: — Только твоих советов мне не хватало. Верде только флегматично хмыкает. — Не хватало, — невозмутимо отвечает ему ученый, и Реборн не сразу находится, что ответить. Верде ухмыляется, и подходит ближе. — Ты сейчас на terra incognito*. Для тебя все эти… — он неопределенно поводит рукой с кружкой. — …Чувства… Совершенно непривычны. Ты не понимаешь их. Не понимаешь, что происходит. Ты впервые за столько лет утратил контроль, утратил абсолютно. И сейчас ты настолько растерян, что приходишь ко мне и просишь — просишь! — помощи… — Да ты, я смотрю, великий психолог, да?! Уж прости, что раньше не записался на прием! — взрывается киллер, и лицо его искажает бешенство. Выбитая кружка разбивается об пол. Но Верде лишь ухмыляется как-то… понимающе? Он знает Солнце уже больше полувека. Знает куда ближе, чем многие думают… И он видит в бездонно-чёрных глазах, там, за пеленой ярости и уязвленной гордости, клубящийся страх напополам с бессильным отчаянием. — Психолог из меня откровенно никудышный… Но вот отец — явно неплохой. Реборн уже набирает воздуха, чтобы ответить… Но, осознав, останавливается и захлопывает рот. Смотрит недоверчиво на старого знакомого несколько секунд: — Джузеппе? И Верде согласно прикрывает глаза. — Уже почти пятнадцать лет. Реборн удивленно вскидывает бровь. Приоткрывает рот, собираясь что-то сказать, но так и не произносит ни звука. Снова хмурится. Отворачивается немного, выдыхает напряженно, трет переносицу. Снова поворачивается, и обходит Верде, с интересом наблюдающего за этой пантомимой, и возвращается к перилам. Зажигает новую сигарету. Он не хочет этого признавать, но… В конце концов, это ведь Верде. Не чужой человек. Да, себе на уме, но… Да и потом, сам Эрнесто уже давно не в том возрасте, когда раздутое эго мешает увидеть и признать собственные слабости… — И как тебя только угораздило? — спрашивает он, затянувшись. Подошедший ученый только хмыкает в очередной раз. — На все воля Три-ни-Сетт, — легко отвечает он, забирая поднесённую роботом новую кружку. — Подобрал смышленого мальчишку — а дальше уже реакция пошла без моего осознанного участия. — Чтобы ты, да добровольно обрек себя на общение с человеческим детенышем? — недоверчиво косится киллер. Но спустя несколько секунд отворачивается, передёргивает плечами и снова затягивается: — Никогда не понимал, что у тебя в голове. Верде только улыбается тонкой флегматично-змеиной улыбкой в ответ. И они замолкают на несколько минут. Сзади доносится жужжание роботов-уборщиков, сметающих осколки разбитой чашки. — Кто ещё? — спрашивает киллер наконец. — Никто, — отвечает Верде, и поясняет, увидев вскинутую бровь. — Колонелло если и думает о детях, то только о родных и только от Лар. Вайпера в принципе дети никогда не интересовали, а Скалл сам еще ребенок. Ария… У нее есть Юни. — А Фонг? Он ведь вечно возится с учениками… — Он — монах, — констатирует ученый, как будто ставит диагноз. — Учитель, но не родитель. Он принимает их, растит, обучает — и выкидывает из своей жизни в вольное плаванье, как только они заканчивают обучение. И они снова замолкают. Реборн зажигает новую сигарету. Верде потягивает кофе… А внизу плавает в спасительном стабилизирующем растворе существо, подобные которому не ступали по земле уже много, много тысяч лет. — Так, что ты там говорил?.. *** Они рождаются в раскалённой огненной вьюге. Они рождаются в оглушительном низком рёве. Они рождаются в звездной плазменной колыбели. В настоящей геенне огненной. Они делают первый вдох. Кожа натягивается на ребрах. Вместо кислорода в легких клубятся белые искры. Жар оседает на трахеях. Они открывают глаза. Ресницы слипаются от вязкой сине-зеленой жидкости. Они все еще видят ту первозданную межзвездную темноту. И ослепительный свет. Они встают. Нити проводов опадают, отлепляясь от влажной кожи. Раскаленные тела не чувствуют холода. Лишь желание прикоснуться. Они не слышат пронзительного писка. Они все еще слышат рев той огненной бури. Они слышат оглушительный стук сердец и биение крови в висках. И межзвёздную тишину. Они молчат. Они пока только чувствуют. И пытаются понять. Какого это — быть одним целым… Невидимые молочно-стеклянные вены пульсируют в такт несущемуся огню. Раскаленные огненные шары выпускают протуберанцы. Капли плазмы жгут им солнечные сплетения. …И в грудных клетках у них заперты новорождённые звезды. Они рождаются из огненной бури… Рождаются… Или может… Возвращаются к жизни? *** - Отец… — негромко приветствует его Иетсуна, но не поднимается с каменного борта ванны, заполненной всё той же сине-зеленой жидкостью. Одной рукой он перебирает насквозь мокрые фиолетово-синие волосы. Второе тело его Тумана со дня на день выйдет из искусственной комы. Реборн не отвечает. — Спасибо, — все так же тихо говорит Иетсуна. — Что вытащил нас оттуда. — …Продумал он всё, как же, — ворчливо цедит киллер, дает Саваде легкий подзатыльник и садится рядом на бортик, закинув ногу на ногу. Если бы Реборн пришел хоть на десять минут позже… Они бы просто задохнулись в том бункере. Повисает напряженное молчание. — Что, даже идиотом не назовешь? — спрашивает Савада, подозрительно прищурившись. — …А есть смысл? — дергает губой киллер и не то нервно, не то задумчиво крутит длинные пряди на висках. Иетсуна немного неловко пожимает плечами. - Ты не сможешь остановить его. — Всё в порядке? — и Савада даже поворачивается к нему всем корпусом, вглядываясь в прикрытое шляпой лицо. — О, разумеется, — с какой-то злой иронией отвечает киллер, но потом напрягается. Дергает в последний раз прядь и проводит ладонью по лицу: — Неважно, что я скажу, да? Ты ведь все равно помчишься сломя голову, как только с твоими что-нибудь случится… Иетсуна виновато опускает голову. — Смирись с этим, Эрнесто… — Но ты ведь прикроешь, правда? — тихо спрашивает с непривычной ему самому робостью. Внутри у него все поджимается и холодеет. И в голове его снова стучит: «Выбирай, Савада Тсунаёши».* Выбирай — между Хранителями и отцом. А Реборн тяжело вздыхает и упирает в него тяжелый взгляд непроницаемо-чёрных глаз. Великая Три-ни-Сетт, только не это… …Но тут лицо киллера как будто смягчается. Он поводит рукой, и устало констатирует, поднимая брови. — А что мне ещё остается? И Иетсуну накрывает волна облегчения.  — И всё, что нам остается — это прикрывать их спины. Везде и всегда… И прощать. Прощать истрёпанные нервы, бессонные ночи и полетевшие к черту планы… Бесконечно прощать… В тайне, конечно. Не вздумай ему это в лицо сказать, не то совсем обнаглеет. — Спасибо, отец, — улыбается он, и лбом упирается в обтянутое черной тканью плечо. От прикосновения ещё мокрой головы по пиджаку растекается влажное пятно. Реборн только фыркает в ответ. Поворачивается чуть и одной рукой обнимает, немного неловко… Закрывает глаза и выдыхает, чувствуя, как мощно бьется под его рукой сердце… …Сильное, выносливое сердце, даже сквозь кожу сияющее пламенем… *** Тсунаеши плохо понимает, что именно происходит. С ним. С Такеши. С ними обоими. Тсунаеши понимает только то, что просто физически не может находиться хоть сколько-нибудь длительное время без Такеши. Без его прикосновений. Без его запаха. Без шелеста его пламени. Как и Такеши без него. Они просыпаются на одной больничной койке. Нос Ямамото упирался Тсунаеши куда-то в шею, а ноги были накрепко переплетены. И почему-то Саваду совсем не волнует тот факт, что он лежит в обнимку с бывшим одноклассником в одной тоненькой больничной одежде. Только на грани сознания возникает какой-то задушенный писк и тут же замолкает. Савада смотрит на свой Дождь. На коротко остриженные черные волосы, на загорелую кожу, невыразительные, немного смазанные черты лица и короткие ресницы, на сухие губы… Его Дождь… Что-то внутри сжимается от внезапно накатившего приступа нежности. Такое… Странное чувство. Такое непривычное… …А вот вид едва заметной нити шрама на загорелой шее Такеши приводит его в чистую ярость. Тоже ему незнакомую прежде… Но он не вскакивает и не несется мстить. Хотя очень хочется. Ведь встать — значит разорвать прикосновение… Он сам не заметил, как поднёс ладонь к чужому лицу… А Такеши открывает глаза. Они встречаются взглядами… И Тсунаеши понимает, что все изменилось. Потому, что никогда прежде никто не смотрел на него с таким всепоглощающим, фанатично-религиозным обожанием. Потому, что никого прежде ему не хотелось спрятать от всего мира. Спрятать где-то внутри себя, в собственном теле, в собственных объятиях. Чтобы точно никто не смог его достать… Потому, что прежде никто еще не принадлежал ему настолько безоговорочно… Тсунаеши плохо понимает, что с ними происходит. Тсунаеши достаточно тепла тела под пальцами и вкуса чужих губ на собственных губах… Вместо шума крови в ушах гудит разливающееся пламя и чужой тихий стон. И жалкие протесты разума сгорают, как промасленная бумага. Тсунаеши плохо понимает, что с ними происходит. Но понимает, что неправильным это быть просто не может. Просто не может быть неправильным то, от чего все нутро искрит ликованием и дыхание перехватывает. Просто не может быть неправильным это чувство… Единства?.. Так что на писк оборудования ему глубоко плевать. Как и на суету врачей. И на ошарашенный вид Хаято. Его волнует лишь Такеши, готовый даже сердце из груди вырвать по первому его слову. Его волнует лишь голубое пламя, с обожанием лижущее ему руки. И удушающий, панический страх того, что пламя внезапно потухнет… …Тсунаеши плохо понимает, что именно происходит. С ним. С Такеши. С ними обоими. Тсунаеши понимает только то, что просто физически не может находится хоть сколько-нибудь длительное время без Такеши. Без его прикосновений. Без его запаха. Без шелеста его пламени. Как и Такеши без него… *** За окном понемногу занимается заря. Первые, еще бледные лучи проскальзывают сквозь жалюзи и ложатся полосами на белую плитку и койки, подозрительно похожие на больничные. В таком блеклом освещении сложно разобрать цвета, все кажется серым… Облако вздыхает и открывает глаза. Тело кажется удивительно легким, и он давно не чувствовал себя таким отдохнувшим. Он неспешно садится, и зевает, потягиваясь. Осматривается. Гроза беззаботно спит, свесив с края руку, и изредка что-то бурчит во сне. Через койку — заспанный, но уже причесанный и умытый Ураган сосредоточенно обмазывает Солнцу спину и плечи специальным солнцезащитным кремом — будни альбиноса не так легки, как может показаться. На дальней койке полулежит Дождь и успокаивает дрожащего Мукуро — видимо, тоже недавно проснувшегося. Обнимает, прижимает лицом к своей шее и укачивает, поглаживая по трясущейся спине, по распущенным волосам… В комнате ощутимо пахнет стерильностью больницы. Или лаборатории. Не удивительно, что Куро… Впал в панику? Нет… Нет, просто испугался. Сложно впасть в панику, когда слышишь дыхание родных людей. …Облако даже не морщится при виде чужой слабости. Был бы на месте Рокудо кто-нибудь иной — он бы бросил презрительный взгляд, перевел этого слабака из разряда «травоядные» в разряд «беспозвоночные», и прошел мимо… Но Рокудо — это не кто-нибудь. Он — часть стаи. — Проснулся? — спрашивает Ураган, не отрываясь. — Как себя чувствуешь? — …Нормально, — отзывается он. Солнце поворачивается, сканирует его взглядом, но, кажется, находит его вид вполне приемлемым. — Ванная — налево и третья дверь по той стене, — продолжает Дилан, куда-то указывая рукой. Язвит: — Обслуживание здесь хуевенькое, так что если хочешь есть, то тебе в конец коридора. Там есть некое подобие кухни и стратегический запас готовой еды. И да, Небо скоро вернется. Игорь только кивает и свешивает ноги с кровати. Зачесывает пальцами короткие жесткие волосы, и встает. И проходя мимо койки Мукуро, задерживается у зевающего Шехара: — Тебе принести? — Буду благодарен, -немного устало улыбается Десаи. *** — Вот уж не подумал бы, что услышу такое от тебя, Верде… — ухмыляется Реборн, сбивая пепел. — Поверь, я долго искал, — снова прихлебывает кофе. — Но это единственное логичное решение. Наиболее безболезненный способ восприятия этой странной реакции человеческой психики, гарантирующий отсутствие неразрешимых конфликтов в будущем. -…А я-то думал, почему ты Джузеппе не прибил за те слитые данные, — Верде только закатывает глаза. — Он практически сразу искренне раскаялся в содеянном, самостоятельно предотвратил дальнейшее распространение информации… Да и потом, не было в тех бумагах ничего по-настоящему важного. — Но ты все равно не говори ему, что ты в курсе, — смеется киллер, и Верде отвечает ему немного злорадной улыбкой: — И не подумаю. Ты — его наказание… — Кстати, про наказание, — вспоминает Реборн и слегка морщится. Да уж. Савада Иетсуна — это определенно его наказание… — Ты, случайно, не можешь найти мне координаты нескольких людей? — Случайно, могу, — пожимает он плечами. — Старые знакомые? — Да… Времен свержения Челеста. Вряд ли я смогу навестить их лично, — он вздыхает и снова смотрит вниз. — …Но вот кое-кто к ним все же заглянет. И бывший аркобалено Грозы удивленно поднимает бровь.