Чёрные звёзды

Гокудера никогда еще не чувствовал себя настолько… растерянным. Они сидят на ковре в комнате Тсунаеши, и тихо, едва ли не шепотом обсуждают прошедший вечер. Казалось бы, чего необычного — такое событие, такие люди! Костюмы, шампанское, музыка и так далее и тому подобное. Девушки, в конце концов! Столько тем для обсуждения… Вот только Тсунаеши и Ямамото обсуждают вовсе не их. А разговор с доном Алигренти. Вернее, возможный союз с ним. …Тсунаеши сидит, с энтузиазмом размахивает руками, и фонтанирует идеями. О том, как они разобьют Иетсуну наголову, как займут положенное им место и для них наступит золотое время, время свободы и всеобщего почитания… Ямамото поддакивает, улыбаясь, но нет-нет, а бросает на Хаято такой же растерянный взгляд. Вы не поймите неправильно — они сами с удовольствием бы всадили Иетсуне и его прихвостням нож в спину… — Это наш шанс отомстить! — толкует им Тсунаеши, и глаза у него горят. Но… — Теперь, когда у нас есть силы семьи Алигренти, мы размажем их в два счета! — смакует он подробности будущей победы… — Да! — подхватывают они с Такеши, и Хаято чувствует, как в нем самом разгорается энтузиазм. Воображение уже рисует перед ним картину окровавленного Пирсона, стоящего перед ним на коленях и молящего о прощении… О да… И это зрелище напрочь выбивает все опасения. — Но Тсуна… Тебе не кажется, что-то здесь не так? — внезапно, но осторожно прерывает их Ямамото. — Зачем Алигренти помогать нам? И если буквально пару секунд назад Гокудера готов был его поддержать, то сейчас первый же готов огрызнуться. Не успевает. — Ты чего, Такеши? — искренне удивляется Тсунаеши. — Конечно потому, что он понимает, как все должно быть! И что я — настоящий Десятый! И что Иетсуна просто отбирает у меня то, что принадлежит мне по праву! — в ярости вскидывает он руки, а потом резким движением придвигается и обнимает их. Признается негромко: — Он даже вас попытался у меня отобрать… Притащил цепь Вендиче и угрожал как-то разорвать связь… …Хаято замирает, пытаясь осознать эти слова… И с трудом давит поднимающийся рык. Встречает взгляд сбледнувшего Такеши. И видит в его глазах ту же решимость и ненависть, какие разгораются в нем самом. И они отбрасывают все сомнения. Не раздумывая. *** — Приехали, — объявляет Иетсуна. Выходит из машины, не дожидаясь, пока водитель распахнет ему дверь. — Да куда?! Куда мы приехали? — в который раз спрашивает ничего не понимающий Тсунаеши и неуклюже вылезает вслед за братом. Старший Савада в который раз ничего не отвечает. Только небрежно бросает: «Живее» — и уверенным шагом направляется к стоящему неподалеку особняку. …Уже вечер. Небо у горизонта уже начинает наливаться оранжевым, красным и пронзительно-розовым, но жара и не думает спадать. Наоборот, нагретая за день земля начинает отдавать тепло, и становится совсем душно, а редкие порывы ветра вместо свежести приносят запах засыхающей травы и раскаленного асфальта. Иетсуна морщится и расстегивает верхнюю пуговицу рубашки. Как же он не любит такие вечера… Гравий дорожки хрустит под ногами, и ему даже не надо оборачиваться, чтобы понять, что Тсунаеши плетется за ним, не отставая… Хотя, одного его сопения уже было бы достаточно. Впрочем, конкретно этот вечер обещает быть интересным… …На широких каменных перилах парадной лестницы, сгорбившись, сидит Джилорми. Курит. Рядом с ним — несколько людей в черной спец-форме во главе с Осколковым. Выглядит даже забавно. Такие амбалы — и подчиняются совсем молодому парню, почти мальчишке… И Иетсуна с гордостью улыбается, глядя на эту картину. Его Облако всегда хорошо находил язык с силовыми структурами. А Тсунаеши не уверен, что хочет знать, почему некоторые участки одежды у них темнее, чем другие. И почему на солнце они отблескивают бордовым. — Все готово? — спрашивает Иетсуна, легко взбегая по ступеням. Кивает своему Облаку и получает сдержанный кивок в ответ. — Ага, — отвечает Джилорми, сбив пепел. — Как и договаривались, ваших людей через защиту я провел… — Замечательно! Кстати, о договоре, — прерывает его Савада, доставая из кармана пачку сигарет. — Я ведь не обещал, что ты разделаешься с ними своими руками, верно? Но я щедр: Франческо — твой, хоть расчлени его. А вот дона я забираю, — коротко улыбается он и хлопает опешившего Джилорми по плечу. Приказывает: — Проследите, парни, — и, никак не отреагировав на стройное «Есть!», исчезает в темном провале входа. Губами выхватывает сигарету и щелкает серебристой крышечкой зиппо. — Эй! — подрывается Джилорми… Но его тут же останавливают. Тсунаеши стоит в самом низу лестницы и смотрит на это круглыми от страха и удивления глазами. — Ты идешь? — он вздрагивает, когда до него доносится голос брата. Но не двигается с места, только переводит взгляд с одного человека на другого. Иетсуна раздраженно прицокивает: — Мерда… Парни, подтолкните его, — и исчезает в темном провале входа. …Тсунаеши взлетает по лестнице быстрее, чем люди в черном переводят на него взгляд. — Что здесь, сука, происходит? — в последний раз пытается Савада-младший. Голос у него подрагивает. — Ох, надо же, — давит смешок Иетсуна, выпуская дым. — Это плохое слово, маленьким детям нельзя его говорить, — ухмыляется он, грозя пальцем. Но на вопрос так и не отвечает. Внутри здания куда прохладнее, чем снаружи, куда темнее и тише. Звук шагов расходятся эхом по пустым коридорам. …И почему-то в некоторых местах плитка как будто грязнее, чем в иных. И тоже отливает бордовым. — Почти пришли, — говорит Иетсуна спустя несколько минут. — Нам… — приостанавливается он на развилке. Обводит полукруг рукой, в которой держит сигарету, а потом уверено указывает в один из проходов. — …Сюда. Уже спустя несколько метров он останавливается у двери, выбивает бодрую дробь и, не дожидаясь ответа, входит. — Buona sera, синьоры! Рад вновь вас всех видеть в добром здравии и прошу простить меня за опоздание, — здоровается он с привычной улыбкой на лице и странными, как будто насмешливыми нотками в голосе. — Как проходит встреча? Тсунаеши застывает в дверях каменным изваянием. — И тебе не хворать, — скалится Скайрини, привычно сидящий в одном из кресел, и салютует ему… Нет, не стаканом с виски. Пистолетом. — Как и обещали, мы прибыли ровно в шесть, но увы, нашу пунктуальность не оценили, — и между темными губами просматриваются клыки. …А потом он, даже не прицелившись толком, стреляет. Раздается глухой хлопок — пуля ушла в стену. Из центра комнаты доносится испуганный задушенный всхлип. Занзас довольно хмыкает, а Иетсуна только снисходительно покачивает головой. — А где синьор Дино? — мимоходом интересуется он, опускаясь в соседнее кресло. — Ушел со своими людьми в северное крыло. Там еще идет зачистка, — отмахивается Скайрини, а Иетсуна, довольно протянув: «Хорошо», поворачивается к брату. И поднимает бровь: — Чего же ты застыл, братец? Проходи, присаживайся… — указывает он на третье кресло. …А у Тсунаеши сердце срывается вниз. Потому, что в насмешливом взгляде янтарных глаз он читает: Неужели ты думал, что я не узнаю, дурачок? Потому, что те лужи на полу в коридоре — были лужами крови. И потому, что посреди комнаты на коленях стоит связанный дон Алигренти. *** Наги Карлан ди Спейд родилась не в самое удачное время и не в самой счастливой семье. Было бы лучше, если бы не родилась вообще. И для нее, и для ее «родителей». Она всегда это знала, с самого детства. Так уж сложилось. С самого детства она знала, как стащить еду из соседнего дома, чтобы никто не заметил, как спрятаться в старом шкафу, чтобы злой после работы отец ее не нашел, и как закрыть газ на плите, если мать опять решит покончить с собой и с ней заодно. Немного необычные навыки для девочки ее возраста, но что поделать. Уже с самого детства она знала, что ни мать, ни отец не хотят ее ни видеть, ни слышать. Не хотят, что бы она в принципе существовала. Они хотят, чтобы ее, Наги Карлан ди Спейд, никогда не было. — Хорошо, — пожимала она плечами, когда заканчивалась очередная истерика матери. Подбирала упавший на пол нож и прятала его в ящик. А потом уходила из дома, садилась на качелях у реки, и часами смотрела вникуда. Пыталась понять, какого это: Не быть. Не быть ей самой. Не быть Наги Карлан ди Спейд. …И знаете — не получалось. Потому, что Наги Карлан ди Спейд была. Такой вот неопровержимый, неоспоримый факт. Долгие 15 лет была. — Ну что же ты, Хроме, милая, — воркует над ней голос, и длинные бледные пальцы направляют ее руки. …А теперь ее нет. Трезубец вспарывает чью-то грудную клетку. — Вот так, смотри… Правда красиво? — звучит почему-то по-детски наивно. Разломанные ребра вылезают из раскуроченной грудной клетки остовом невиданного цветка. И она кивает, не в силах сопротивляться. — Я рад, моя милая… — ледяные губы касаются ее волос. — Тогда ответь мне, в благодарность, — шепчет он, и обвивает ее тощими, костистыми руками. И его трескучий смех отдается зудом в позвоночнике. Она не может пошевелиться. — Как тебя зовут? — спрашивает голос у самого уха. Взгляд ее упирается в пустоту. — Н… — начинает она, но не может продолжить. Язык запинается о зубы, губы немеют от пронизывающего ее холода. — На… — начинает снова, но вновь останавливается и хмурится. Не понимает, откуда вообще взялось это «На». — Да-да? — черные ногти чертят по ее скуле. — Меня… — собственный охрипший голос звучит пугающе-незнакомо. — Меня зовут… — Ну же, ну же, милая! — и от нетерпения пальцы сжимаются слишком сильно. На бледной коже выступают капельки крови… Она глотает холодный воздух, как перед погружением в воду. Замирает. Что-то кажется чертовски неправильным… Но вот что?.. — Хроме, — выдыхает она едва слышно. И почему-то она чувствует привкус соли на губах. — Меня зовут Хроме… Голос заходится счастливым смехом. От которого, почему-то, кровь стынет в жилах. …А была ли вообще Наги Карлан ди Спейд? *** — Так и будешь стоять, Тсунаеши? — подбадривает его Иетсуна откуда-то сзади. Тсунаеши сглатывает. Во рту почему-то сухо. По пульсирующему виску стекает холодная капля. Его колотит и поднятая рука мелко трясется. Пистолет ходит ходуном. Ему страшно, чертовски страшно, сердце срывает паника, а дыхание — подступающая истерика. Дон Алигренти смотрит на него с ужасом и… Чем-то еще. Какой-то непонятной эмоцией, от которой рука начинает трястись еще сильнее. Ненависть? Нет… «Презрение», — понимает Тсунаеши. Алигренти презирает его. Из-за того, что Тсунаеши делает. Делает по приказу Иетсуны. …И злость поднимается в нем, загорается от единственной искры — и выжигает все. Концентрированная ярость перебивает все — страх, неуверенность, боль, гнев разгорается — и вот уже он не может нормально дышать не из-за спазмов легких, а из-за того, что в грудную клетку просто не помещается воздуха столько, сколько он хочет вдохнуть. — Правила такие: Я говорю, ты — слушаешь, запоминаешь и исполняешь… — Я уверен, что вас ждет большое будущее, дон Вонгола… Скользкие от пота пальцы с новой силой впиваются в нагретый металл, и он чувствует, как нос собирается складками и непривычный ему оскал растягивает щеки. На лицо наползает уродливая гримаса. Он не будет подчиняться этому чудовищу! — …О как, — поднимает бровь Иетсуна, и из голоса пропадает насмешка. Дрожащее дуло пистолета смотрит ему прямо в лицо. Тсунаеши хочет рассмеяться, хочет заорать на него, высказать все, что думает, но что-то не дает ему. Звуки и эмоции не складываются в слова, и потому он просто тяжело и рвано дышит, пытаясь держать руку ровно, и буравит ненавистным взглядом самого ему ненавистного человека. …Но Иетсуне как будто плевать. Он встает со своего кресла. Разводит руки. И говорит, приподнимая брови: — Стреляй, братец. Вперед. …И Тсунаеши понимает, что не может пошевелиться. Волна злости исчезает почти так же быстро, как и появилась, оставляя за собой слабость и ничтожный, почти первобытный страх. Он не может заставить себя нажать на курок. — Чего ты ждешь? Стреляй! — давит Иетсуна и делает шаг навстречу. Он не чувствует пальцев.. — Ну же! — между ними остается меньше метра… И он будет всю оставшуюся жизнь в кошмарах видеть эти горящие янтарные глаза. Глаза чудовища. …Рука Иетсуны ложится на пистолет, отводя дуло немного в сторону. — Это было очень… — тихо говорит он, уходя ему за спину. — Очень… — его ладонь ложится поверх ладони Тсунаеши. — Глупо… Тсунаеши кажется, что у него сейчас остановится сердце. А брат, не дрогнув, ведет его дрожащую руку в сторону. Так, чтобы прицел вернулся на Алигренти. — А теперь, — продолжает он негромко, но уверенно, без малейшего сомнения. — Ты нажмёшь на курок. — Нет… — его голос истерически дрожит и едва слышен за частым, сбитым дыханием.  — Да, — но Иетсуне плевать. Его рука все также тверда, а голос — ровен. — Раз. — начинает он. Тсунаеши пытается вырваться, пытается разжать ладонь, но у Иетсуны слишком крепкая хватка. — Два… У Тсунаеши по щекам текут слезы. Иетсуна не кричит. Не давит. Даже интонацию не повышает. Просто тихо произносит на выдохе: — Три. И раздается выстрел. *** …Тсунаеши кажется, что он оглох. Что этот хлопок разорвал к чертям его барабанные перепонки. Тишина, на краткий миг воцарившаяся в его голове, постепенно сменяется оглушительным белым шумом. Кажется, он начинает смеяться. Он не уверен. Он не чувствует, где верх, а где низ. Как будто теряет вес или наоборот — становится неимоверно тяжелым и теперь он падает куда-то. Или наоборот — взлетает… Он теряется в пространстве вокруг себя и не может понять, почему внезапно сиденье кресла оказывается на уровне его глаз. Кажется, он падает на колени. В этом он тоже не уверен. …Как и в том, что дон Алигренти не иллюзия, не кошмар и не бред сумасшедшего. Он все еще лежит на полу, с дырой в шее, и смотрит остекленевшими, не видящими глазами в расписной потолок. …Тсунаеши чувствует, как у него сводит ребра. То ли от истерики, то ли от того, что он больно ударяется об пол. Он больше не может сделать вдох. И он задыхается в этом мареве белого шума. Нетнетнетнет… *** …Он приходит в себя спустя… Он не знает, сколько времени. За окном уже темно. Везде уже темно — лампы не включены. Он не обращает на это никакого внимания. Он кое-как встает. Его до сих пор колотит. В голове стоит… звон. Негромкий, переливчатый звон, который… Зовет его?.. Ведет… Да… Он не знает, куда он идет, но… Это… Это ему нужно… Он чувствует… Да… Сюда… Вот оно. — П-помоги… Пожалуйста… …Хрупкая девушка, почти девочка в окружении вскрытых трупов. …Концентрированное отчаяние в глазах. …И протянутая рука. И наступает блаженная тишина. *** — Хор-рошо горит, — восхищенно присвистывает Занзас. Взрыв фиолетово-оранжевого пламени превратил небольшой, но прекрасный особняк в пылающие руины, а ударная волна переломила несколько деревьев вблизи постройки. — Да уж, — немного сконфуженно соглашается Каваллоне, убирая наконец руку от закрепленной на ухе гарнитуры. В принципе, если кто-то из их людей и остался внутри, то… Им уже ничем не помочь. — Я же говорил, что в чистильщиках не будет надобности, — замечает Иетсуна и усталым движением выбивает из сигареты пепел. Прикрывает глаза и делает глубокий вдох. Ветер доносит запах нагретого асфальта, иссохшей травы и жареного человеческого мяса. Он только едва заметно морщится. — Как насчет выпить, синьоры?